— Верно!
— Лучше смерть, чем такая жизнь!
— Да здравствует свобода! — раздалось со всех сторон.
Я выкрикивал эти слова вместе со всеми, сжимая от волнения кулаки. Если бы в этот миг мне сказали: «Ты должен немедленно, прямо сейчас, сию минуту, пожертвовать собой ради счастья грядущих поколений!» — я пошел бы на смерть не задумываясь.
Так состоялось мое первое революционное крещение. Именно в этот день я сразу и навсегда избрал для себя тот путь, которым старался потом идти всю жизнь, не думая о препятствиях, о тех неизбежных шипах и терниях, которыми устлана дорога каждого настоящего революционера.
После речи Ладо я уже не мог слушать других ораторов. Смутно помню, что кто-то читал реферат о восстании рабов в Древнем Риме. Но я думал не о прошлом, а о будущем. «Как быть, — думал я, — чтобы с нами не случилось того, что произошло с восставшими рабами Древнего Рима? Как добиться того, о чем люди мечтали веками? Как сделать, чтобы нам, нашему поколению, удалось то, что не удалось ни Спартаку, ни Степану Разину, пи Пугачеву?»
На эти вопросы мне ответил все тот же Ладо. Когда мы уже расходились, он отвел меня в сторонку и сказал:
— Помни, готовность пожертвовать собой — дело великое. Но только силой оружия, только смелостью и отвагой мы зло не победим. Надо учиться. Надо много знать. Настоящим революционером может быть только человек образованный. Главная наша задача сейчас — учиться и учить других.
Я поразился его проницательности: как глубоко он заглянул в мою душу, как верно прочитал мои мысли. Но эти трезвые и мудрые слова не охладили моего восторга.
Я чувствовал себя как новобранец, только что принявший присягу и с нетерпением ожидающий момента, когда его пошлют в бой, под пули врага.
С этого дня жизнь моя круто переменилась, Я почти совсем потерял интерес к тем предметам, которые нам преподавали в училище. Но, хорошо запомнив последние слова Ладо, жадно набросился на книги, читал запоем, упорно и настойчиво овладевал русским языком.
5
Весна ворвалась в Тифлис, как молодой аргамак, с веселым громким ржанием прогарцевавший по городу.
— До чего люблю я эту пору, — говорил Авелю Тамаз. — Прямо сердце заходится, когда расцветает сирень, а из земли так и лезет упругая молодая травка. Я в эти дни словно теряю рассудок. Каждой клеточкой чувствую такую радость, такую острую жажду жизни и… — Тамаз запнулся, — и страх смерти, — добавил он упавшим голосом.
Авель промолчал.
— Вся Гурия сейчас небось уже зеленая, — мечтательно продолжал Тамаз. — Как я соскучился по родному краю!
— Вот и отлично, — сказал Авель. — И дня не пройдет, как ты увидишь свою родную Гурию. Ее долины, покрытые молодой зеленой травой. Ее синее-синее, бездонное, ясное небо.
Словно отвечая каким-то своим невеселым мыслям, Тамаз задумчиво продекламировал:
— Цвет небесный, синий цвет
Полюбил я с малых лет…
Он прекрасен без прикрас.
Это цвет любимых глаз.
Это взгляд бездонный твой,
Напоенный синевой…
Это легкий переход
В неизвестность от забот
И от плачущих родных
На похоронах моих.
Это синий, негустой
Иней над моей плитой.
Это сизый, зимний дым
Мглы над именем моим.[6]
Словно устыдившись печальных мыслей, Тамаз тряхнул головой и круто переменил тему:
— Куда делся Дмитрий? Почему он опаздывает?
— Придет, — успокоил его Авель. — Наверно, задержался в кассе за билетами.
Уже скоро неделя, как Тамаз выписался из больницы. Врачи настаивали, чтобы он срочно покинул город и отправился сперва в родную Гурию, а потом на все лето в горы: его больным легким сейчас был необходим горный воздух. Тамаз сперва сопротивлялся, ни за что не хотел уезжать из Тифлиса. Но кашель усиливался, день ото дня юноша слабел все больше и больше, и пришлось наконец внять настояниям медиков. А тут как раз с быстротой молнии распространилась по Тифлису печальная весть о смерти Эгнате Ниношвили. 5 мая 1894 года тифлисские газеты сообщили о безвременной кончине известного грузинского писателя, умершего от чахотки в возрасте тридцати пяти лет, в самом расцвете своего таланта. Похороны состоятся 8 мая в селе Чанчети.
Многие жители столицы отправились в этот день в Гурию, чтобы проводить в последний путь любимого писателя. Дмитрий Бакрадзе и Авель объявили Тамазу, что они тоже хотят принять участие в похоронах Эгнате Ниношвили.