— Значит, они вроде спутников?
— Не-ет… Хотя, если разобраться, почему нет? Вы вполне можете мысленно сравнить их со спутниками. Правда, это были бы спутники, так сказать, sui generis[51]. Судите сами: у них даже нет собственной орбиты, а находятся они непосредственно на небесных телах. Как какие-нибудь паразиты вроде клещей.
— Так, а дальше?
— (Честно говоря, я не ожидал такого спокойствия. Видимо, они еще ничего не поняли.) Что — дальше?
— Но… допустим, все это так; тогда какая здесь связь с… Нет, вы знаете, профессор, давайте говорить откровенно: мы считаем, что это ваше предположение, если его можно считать приемлемым, эта ваша история, если в нее таки поверить, ничего в себе не несет. Мы, попросту говоря, абсолютно ничего в этом не поняли.
(Так я и предполагал.)
— А для чего, собственно, нужно это… тело? Как оно выглядит и ведет себя? И как вообще можно обосновать подобный способ существования?
— Ну-ну, не так неистово! Давайте пока довольствоваться тем, что мы установили: во-первых, они существуют, во-вторых, представляют собой тела, и тела материальные.
— Даже материальные?
— Ну да, а что, собственно, здесь такого? Взять, к примеру, нас самих. Хотя у нас и нет тела, мы материальны, как материальна любая вещь, поскольку является комбинацией энергий. Просто в их случае мы сталкиваемся с большей степенью комбинации материи или энергии.
— Конечно, конечно, однако же… Нет, до нас все-таки еще не дошло, нам до конца не ясно, в чем тут дело. Знаете что: давайте продолжим, если понадобится, вернемся к самому началу. Возможно, тогда, профессор, вам и удастся донести до нас смысл подобного абсурда. Вот вы, к примеру, сказали, что не уверены, является ли это тело или бытие тел следствием или причиной. Что именно вы имели в виду? Нельзя ли поподробнее?
— По-моему, ясно, что я имел в виду: тело или его наличие вполне может являться следствием их способа восприятия.
— Восприятия чего?
— Их способа восприятия вообще, восприятия бытия, восприятия всего.
— Хм, ну а если нет?
— Если нет, то возможен обратный вариант, при котором уже наличие тела могло породить, а в каком-то смысле и обусловить необходимость их способа восприятия.
— Вот видите? Это уже кое-что проясняет. Мы начинаем постепенно вникать в суть дела.
— Ай да молодцы!
— Да, ну а теперь?
— Что теперь?
— Как нам быть с этим телом? Прежде всего, какое оно?
— Вы хотите знать, как оно выглядит, каковы его форма и размеры?
— Нет, нет, мы спрашиваем, каково оно, в каком качестве оно существует, каким образом связано с бытием и так далее.
— Поверьте, вы несколько преувеличиваете мои познания; все, что мы можем, — это предполагать, приводить различные доводы, обсуждать, да и то… в порядке дискуссии.
— Э-э, нет, сначала вы ошарашиваете нас неслыханными заявлениями, а теперь хотите пойти на попятный?
— Я… я говорю вам только то, что знаю, и было бы бесполезно…
— И еще: когда же наконец вы решитесь рассказать нам о смерти? Или вы уже успели об этом позабыть?
— (Они опять начинают дерзить, впрочем, это можно считать добрым знаком.) Что ж, думаю, теперь самое время поговорить и о смерти, более того — углубиться в самую суть этого вопроса.
— Так давайте же!
— Итак, они ограничены в пространстве…
— Или времени, если угодно. Это мы уже единодушно признали.
— Минутку, минутку. Пространство и время безусловно сводятся к одному и тому же; они безусловно составляют единое целое, но только в качестве понятия или понятий, а не в качестве…
— В качестве чего?
— Не знаю! Видите ли, они разграничивают оба эти понятия. Во всяком случае, разграничивали в течение долгого времени или воспринимали как некое двоякое или парное понятие, насколько я себе представляю… Впрочем, не знаю и точно сказать не могу. Кроме того, я предполагаю, что к единому понятию пространства или времени прийти нельзя, по крайней мере они к нему не смогли прийти, не расщепив его предварительно на два параллельных понятия, точнее, абстрагировав его от них, почти как понятие понятия.
— Ничего себе закрут!
— Погодите, погодите. Да, я, как и все мы, нахожусь как бы на грани между воображением и предположением. Но я твердо убежден, что, если мы решили составить себе представление о смерти, мы должны придерживаться того старинного разграничения, которого, по праву или нет, придерживались они.
— Хорошо, давайте теперь над этим головы ломать. Продолжайте, пусть даже нам придется пятиться раком, неважно: делайте как знаете. Итак, пространство…
— Пространство, оно пространство и есть, и вам о нем известно уже предостаточно.
— Ну хорошо, а время?
— Время… понимаете, дело в том, что по той или иной причине они установили для себя последовательность событий…
— Это как?
— А вот так: последовательность событий в бытии.
— Да, но что, собственно, означает эта «последовательность»? «Система»?
— И да и нет. Нечто большее чем просто система. Хотя это можно было бы назвать динамической системой, когда каждое событие берет начало во времени от другого события… (Выдумываю черт знает что!)
— Непонятно, но пойдем дальше. Хорошо, а во имя чего, для какой цели все это нужно?
— Вы думаете, я знаю? Может, все потому же, что прежде всего они тела.
— В любом случае до этого момента понятие времени пока не отличается от понятия пространства.
— Совершенно верно. Но вот взгляните… о боже, с какого конца тут начать? Взгляните: вон та звезда ограничена в пространстве. До этого момента все ясно?
— Хм, да.
— Это значит, что в какой-то точке она кончается.
— Ну не то чтобы звезда прямо-таки кончалась, ведь она той же природы, что и все ее окружающее. Но ради интереса постараемся себе это представить.
— Тогда постарайтесь представить и то, что эта звезда внезапно исчезла.
— Как это исчезла?
— Очень просто. Помните ту звезду, которая взорвалась, сейчас трудно уже сказать когда, прямо перед нами? И что же осталось на ее месте?
— Внешне ничего, но только внешне.
— Мне этого вполне достаточно. Так вот я спрашиваю вас: есть ли, на ваш взгляд, какая-нибудь разница между двумя концами, то есть между концом-завершением чего-либо в пространстве и концом-взрывом-исчезновением этой самой звезды? По-вашему, оба эти события абсолютно схожи между собой?
Джорджо Де Кирико. Возвращение Одиссея. 1968.
— Да, конечно. Хотя… если вдуматься, становится понятно, что вы имеете в виду. Значит, этот второй конец и есть время?
— Не время, а то, что дало этим людям основание говорить о понятии времени, точно так же как первый конец дал основание говорить о понятии пространства. Таков, во всяком случае, отправной момент, — весьма призрачный, с моей точки зрения, — из которого, по моему предположению, они исходили, строя свое разграничение.
— Следовательно, время — это система концов?.
— Пока что можно сказать и так.
— Но и пространство, судя по тому, как вы нам все представили, тоже является системой концов?
— Да, но…
— А-а, ясно: к пространству относятся концы первого представленного нами типа, а ко времени — второго.
— Именно.
— Допустим, значит, у них существуют или существовали две разграниченные между собой понятийные системы. И что же дальше?
— По поводу разграниченности надо еще подумать. Я действительно разграничил оба понятия, но лишь для того, чтобы затем сразу же их объединить. Дело в том, что они как бы сливаются в другом понятии — понятии смерти. Более того, суть этого последнего понятия именно благодаря им и проявляется нагляднее всего.
— Тогда к чему вся эта канитель? К чему нужно было забивать нам мозги этим замысловатым разграничением?
— Я разграничил их по двоякой причине. Во-первых, потому, что, как уже было сказано, их нельзя воспринимать в качестве единого понятия, предварительно не разделив. Во-вторых, потому, что смерть, несмотря ни на что и совершенно непостижимым для меня самого образом, относится скорее ко второму виду, второму роду единой идеи, чем к первому.