– Сходи к барышне Дайюй, посмотри, что она делает. Если спросит обо мне, скажи, что я чувствую себя хорошо.
– Как же это я пойду безо всякого дела? – возразила Цинвэнь. – Для приличия надо хоть что-нибудь передать.
– Неужели ты не найдешь что сказать? – с досадой произнес Баоюй.
– Пошлите что-нибудь, – предложила Цинвэнь, – или прикажите у барышни что-нибудь попросить. Если же я просто так пойду, опять станут злословить и насмехаться!
Баоюй подумал немного, затем вытащил два старых платочка, с улыбкой протянул их Цинвэнь и сказал:
– Вот возьми! Скажешь, что от меня!
– Зачем барышне старые платки? – удивилась Цинвэнь. – Она непременно рассердится и скажет, что вы над ней издеваетесь!
– Не беспокойся, барышня все поймет, – снова улыбнулся Баоюй.
Цинвэнь ничего не оставалось, как взять платки и отправиться в павильон Реки Сяосян. Там у ворот Чуньсянь развешивала на перилах террасы выстиранные полотенца. Увидев Цинвэнь, она замахала руками:
– Барышня спит!..
Цинвэнь все же вошла. В комнате было темно, лампы не горели.
– Кто там? – вдруг раздался голос Дайюй.
– Это я, Цинвэнь.
– Зачем ты пришла?
– Второй господин велел отнести вам платочки.
Дайюй, несколько разочарованная, подумала: «Что это ему вдруг взбрело в голову?» И, обращаясь к Цинвэнь, спросила:
– Эти платочки ему прислали в подарок? Они, наверное, очень хорошие? Но мне не нужны. Пусть отдаст их кому-нибудь другому!
– В том-то и дело, что платочки старые, домашние, – возразила Цинвэнь.
Дайюй окончательно разочаровалась, но потом вдруг все поняла и сказала:
– Оставь, а сама можешь идти.
По дороге Цинвэнь размышляла, что бы это могло значить, но так и не догадалась.
А Дайюй тем временем думала:
«Баоюй знает, что я тоскую о нем, и это меня радует. Если бы не знал, не посылал бы платочков – ведь я могла посмеяться над ним! Но неизвестно, пройдет ли когда-нибудь моя тоска? И это меня печалит. Неужели он хотел сказать мне о своих чувствах! Боюсь думать об этом! Ведь я целыми днями терзаюсь сомнениями, не верю ему. Даже стыдно!»
Дайюй быстро поднялась с постели, зажгла лампу, растерла тушь, взяла кисть и на платочках написала такие стихи:
Вдруг Дайюй обдало жаром. Она подошла к зеркалу, отдернула парчовую занавеску и увидела, что щеки ее порозовели, как цветок персика. Дайюй и не подозревала, что это начало смертельной болезни!
Она отошла от зеркала, снова легла в постель. Из головы не шла мысль о платочках.
Но об этом речь впереди.
Когда Сижэнь пришла к Баочай, той дома не оказалось, она ушла проведать свою мать. Сижэнь сочла неудобным возвращаться с пустыми руками и решила ее дождаться. Уже наступил вечер, а Баочай все не возвращалась.
Надобно сказать, что Баочай, хорошо знавшая Сюэ Паня, и сама думала, что это по его наущению кто-то оговорил Баоюя. А после разговора с Сижэнь утвердилась в своих подозрениях. Но Сижэнь рассказала лишь то, что слышала от Бэймина, а тот, в свою очередь, просто строил догадки, поскольку точно ничего не знал. История эта, передававшаяся из уст в уста, была не чем иным, как выдумкой. Что же до Сюэ Паня, то подозрения пали на него лишь потому, что он слыл повесой. На сей раз он был ни при чем.
Возвратившись домой, он поздоровался с матерью и как ни в чем не бывало спросил Баочай:
– Ты не знаешь, сестра, за что наказали Баоюя?
Тетушка Сюэ очень страдала из-за случившегося и, возмущенная вопросом сына, процедила сквозь зубы:
– Бессовестный негодяй! Сам все подстроил, а теперь спрашиваешь?
– Я?! Что я подстроил?! – вскипел Сюэ Пань.
– Еще притворяется, будто ничего не знает! – не унималась тетушка. – Все говорят, что это дело твоих рук!
259