– Это какую?
– Аграфена вроде какая-то. В соседнем доме открыли. Сглаз там, порча, все дела.
– Ух ты! – подивился Орлов. – Шо-то они вообще развернулись, пора им продразверстку пройти. – Налил остатки в рюмку и закричал в сторону здания: – Слышь, Фрунзик, повтори мне!
– Его шо, Фрунзик зовут?
– Та хер его знает, для меня будет Фрунзик.
Парнишка притаранил еще штофик, поменял пепельницы и тут же растаял. «Вот разбогатею, приведу сюда Бэлу. Главное, чтоб меня тут не забыли», – подумал Цыпа.
– А профессор говорит, что этот Цой вообще на бурята смахивает.
– Какой на хуй профессор?
– Та сосед, Илья Давыдович с базара.
– А, этот жид?
– Не еврей он, поляк, он же не Давидович, а Давыдович.
– Ага, щас, прямо Пилсудский. Эти Трахтенберги чуть шо, так все сразу Ивановы. Отчество они меняют на раз, под своих косят.
– Как выкресты?
– Цыпа, ты так утомляешь, – покривился Орлов. – У меня от тебя голова болит, скажи лучше, что там с заметкой нашей?
– Нормально все, сдал уже, на второй странице будет. – Цыпа сделал вид, что не обещал предъявить статью перед сдачей. – Все как надо сделал. Обижаете, товарищ капитан.
– Когда я начну обижать, ты поймешь.
– И, между прочим, я сейчас к мэру, он нас собирает, и кореец там тоже будет, шо-то они мутят вроде на майские.
– Смотри, как интересно, – озадачился Орлов. – То-то нам сказали на праздники далеко не разъезжаться. Пробей там – расскажешь.
– Конечно. Все, я погнал, завтра зайду, надо будет за новую статью потереть.
– Лады. И скажи им, шобы с мясом шевелились.
Цыпа решил не подгонять суровых армян, пожал бровастому на входе руку, чтобы еще раз отложиться у того в памяти, и уже не спортивной ходьбой, а настоящим спринтерским рывком понесся в горсовет, напевая на ходу: «У власти орлиной орлят миллионы»[36]. Видимо, навеяло.
Как и следовало занятому корреспонденту, Цыпа ворвался в мэрию ровно в пять, секунда в секунду. Как ни странно, там было тихо: ни тебе граждан с активной жизненной позицией, ни милиции, одна бабулька в брючном костюме стиля «Любовь Орлова на приеме в британском посольстве» с гвоздичкой в петлице.
– Молодой человек, куда вы так торопитес? – спросила она с противным выговором старой советской театральной школы и вышла из дежурки.
Цыпа вытянул перед собой ладонь: типа подождите секундочку, отдышусь. Действительно отдышался, собрал ладошкой пот с волос и, предъявив справку из газеты, произнес: «Аристарх Катафотов. “Житие мое”. К мэру на брифинг». (Память услужливо подбросила малознакомое слово, и Цыпа воткнул его, не подумав.)
– А, так вы из прэссы?
– Так точно.
– На второй этаж и направо.
Цыпа достал из курточки диктофон и, неся его перед собой как главное доказательство причастности к высокому, прошел за турникет. Бабулька протянула пропуск с печатью.
– Благодарствую, голубушка моя, – дал Цыпа Левитана и проследовал далее с соответствующим возвышенным выражением лица.
Тем краешком мозга, который слушал папины измышления о политической жизни, Цыпа вроде припоминал, что мэр наш был когда-то молодым прогрессивным коммунистом, затем перекрасился в одно, потом в другое, в общем, вел себя, как и подобает лидеру территориальной громады, – лавировал в сложные времена по ветру. Говорили, что мэр в долях по многим пансионатам, но так бы говорили о любом на его посту, будь то хоть святейший Иоанн Свами[37].
Первой мыслью корреспондента при входе в некое подобие конференц-зала было: «Ух ты, печеньки». За дверями стояла еще одна женщина в пожилом брючном костюме, видать, журналы мод тут не выписывали, обходясь довоенными подшивками. Чуть моложе бабульки внизу, но тоже из видавших Магомаева молодым. Тщательно прочитав справку, она широким жестом пригласила Цыпу в закрома, посреди которых стоял большой стол с печеньем, вафлями и электрочайником. Вокруг бродило человека четыре разной степени потасканности – видимо, коллеги.
Цыпа сдерживал себя недолго. Он подорвался рано, а сейчас уже вечер, и никакой еды в топку не подбрасывалось, одна только беготня по городу и болтовня, от которой подустал даже разговорчивый по своей природе корреспондент. Набрал себе чайковского, отложил на салфетку печенек и отканал к окошку позавтракать, а может пообедать, а может и поужинать. Держась так, чтобы прикрыться спиной, Цыпа макал печеньки в чай и жадно поглощал их одну за другой. И понимал же, что для хорошего понта желательно слепить брезгливую мордашку и держаться в стороне от дармового хавчика, но ничего не мог с собой поделать.