Итак, где же искать подлинные пружины истории: в концепциях и усилиях политиков или в умах людей, составляющих массы, исторический поток? Кто же творец истории: тот, кто выступает с инициативой и пропагандирует, или тот, кто одобряет и осуществляет?
Историю творят народные массы. Но, чтобы увидеть это творчество, совсем необязательно наблюдать массовое движение, бои и демонстрации. Даже самая большая волна состоит из капель; измерить революционную температуру можно, исследуя ритм исторического события в его совокупности, но можно и исследуя скорость движения отдельных частиц исторического процесса, быстрое, изменчивое течение судеб отдельных людей, их, казалось бы, естественную суету вокруг своих дел, их неизбежные внутренние колебания. Этот способ наблюдения представляется нам тем более ценным, что, как уже говорилось, в Польше история не гремела фанфарами легендарной конармии и ее шаги не отдавались эхом топота пролетарских эскадронов, атакующих офицерские полки белых. По улицам маленьких польских городков история зачастую проходила инкогнито, без особого шума, как-то запросто. «Бабоньки, глядите сюда, да ведь это Климковый Стась идет с ружьем!» — кричит баба в Свецехове, наблюдая вступление отряда Армии Людовой{202}. А потом?
Ленивое шарканье рваных сапог двух хлопцев, типично штатских, своих, местечковых, с винтовками и милицейскими повязками на рукавах, сонно кружащих по притихшим улицам подлясского или люблинского местечка, — разве это шаги истории? Ходят, наблюдают, даже как бы изумленные, может, слегка напуганные этой своей ролью опоры порядка, стоят на посту во имя того, чтобы была Польша, чтобы была власть (значит, порядок), чтобы уцелела школа, чтобы могла спокойно работать лесопилка…
И все-таки именно это — те самые шаги истории. Шаги истории, голос истории, облик истории. Именно той, единственной в своем роде истории польского 1944 года, которая не похожа на то, что уже было, и на то, что будет. По улицам деревень и местечек правобережной, люблинской Польши история двигалась не по середине мостовой, а по тротуарам, вместе с прохожими, в них самих. Она жила в каждом человеке, и судьба ее решалась в уме и сердце этого человека чаще, чем в открытых столкновениях многотысячных масс. Она жила в движении молекул исторической материи, жила в движении отдельных людей, составляющих классы и массы, народ, больше того, она жила прежде всего внутри человеческого атома.
…Начало польского октября 1944 года. Польский выстрел «Авроры» уже прозвучал в наших сердцах. Каждый человек, следуя собственным стремлениям, принял участие в движении народных масс.
Кто-то из них передает свою энергию другим, сообщив им революционное ускорение, необходимое для преодоления социальных барьеров? Кто-то примет активное участие в польском октябре 1944 года?
Вот они, компоненты революции, — ее люди.
Трудно писать о них, о живых людях, которые находятся среди нас. Они обогатили свою биографию, изменились; возможно, мы ежедневно встречаем их на улице. Хотя у некоторых из них фамилии менялись, мы в рабочем порядке только для данного случая назовем их в той очередности, в какой они появятся ниже: Павельский, Обарский, Леший, Адамяк, Коза.
Неважно, каковы их подлинные фамилии. Жизнь этих людей уже описана в разных произведениях польской литературы и в разной форме. Не требуйте от меня ссылок на архивы и метрики. Эти люди действительно существуют. Я их знаю.
Павельский. В те времена — полковник Павельский[22]. На него с удивлением глазеют прохожие на мокрой от осеннего ненастья улочке небольшого подлясского городка, куда он ненадолго спустился с самых высоких вершин, где как раз творилась история… Полковник в польском мундире — редкое зрелище для той осени. Вот Павельский вылезает из своего «виллиса» на углу рынка, дальше он пойдет один, без официального сопровождения и вооруженного эскорта. Туда, за угол узкой улочки, вдоль шершавых плетней и рахитичных яблонек. Нет, это вовсе не миссия государственного значения. Он ищет домик, из которого вышел не оглядываясь десять лет назад, домик, где без него умерла мать и где, может быть, остался какой-нибудь след. Вот он этот домик, на том месте, где безвозвратно минула молодость. Какой-то незнакомец, лет двадцати, в зеленой рубашке и блестящих сапогах, так называемых «офицерках», напряженно смотрит, сжав губы и стиснув, как перед боем, кулаки:
— Пан полковник из России?
— Да, — холодно отвечает Павельский.
Под ногами измученного, усталого Павельского тяжело скрипят прогнившие доски покривившегося от старости домика. Разве так звучат шаги истории?
22
О Павельском см. многочисленные упоминания в монографии Збиневича Ф. «Польская армия в СССР». Варшава, 1963; в мемуарной литературе: Путрамент Е. «Полвека». Т. II. «Война». Варшава, 1964. Многие детали биографии, имеющие весьма важное значение для понимания исторической проблематики, содержит книга Сафьяна З. «Потом наступит тишина». Варшава, 1966, из которой я, с согласия автора, почерпнул эти детали. Место в истории, которое мы определили фамилией «Павельский», отражает сущность ситуации человека, который у Сафьяна З. выступает как генерал Векляр. —