Не могу объяснить причин расхождения между этими документами. Мне кажется, что протокол, составленный публично в зале суда, заслуживает большего доверия, чем внутренний рапорт, направленный в Управление общественной безопасности. Замечу в скобках, что эта случайно выявленная неспособность сосчитать двадцать два обвиняемых, сидящих в зале суда, показывает в интересном свете инспекции, проводимые на основе убэшных записей.
Дело Юзефа Собуты заслуживает краткого комментария. Он был одним из подозреваемых в деле Рамотовского, следствие в отношении него было закрыто, поскольку он находился в больнице для умственно больных. Ломжинское Управление безопасности уведомило прокуратуру 24 марта 1949 года, что они задержат Собуту после излечения; очевидно, процесс решили не откладывать [14]. Не исключено, что Собута симулировал душевное заболевание. По выходе из больницы он жил в Лодзи, где держал магазин, пока не был осужден на 12 месяцев принудительных работ за попытку дачи взятки. То есть, как говорится, сумасшедший из числа тех, кто знает, с какой стороны хлеб маслом мажут.
В следствии 1953 года двое приглашенных судом докторов провели психиатрическую экспертизу Собуты. Во время экспертизы он не знал, по какому поводу против него возбуждено дело, на вопрос, когда вышел из лагеря, ответил, «когда ворота отворились», и вообще производил впечатление идиота, хотя специалисты сочли его вполне вменяемым [15]. В ходе следствия, как правило, ничего не помнил, но, когда речь зашла о том, что было для него серьезной угрозой — поскольку все указывает на то, что именно он руководил уничтожением памятника Ленину в ходе погрома, — придумал довольно ловко лживую историйку [16]. На основе свидетельств разных лиц для меня стало несомненным, что он принадлежал к числу самых активных участников погрома. Почему же тогда его оправдали?
Обвинение, которое выдвигалось против него в 1953 году, состояло из двух частей. Собуту подозревали в том, что «во время с 22 июня 1941 по июнь 1944-го в городке Едвабне Ломжинского повята, идя навстречу гитлеровской власти немецкого государства, принимал участие в сожжении заживо нескольких сот евреев, а также выдал немецкой жандармерии работника Гражданской милиции и члена ВКП (б) Чеслава Крупиньского, или Купецкого, которого жандармы убили» [17](курсив мой. — Авт.). И когда следственный офицер в Белостоке, хорунжий Виктор Хомчик, познакомившись с делом, решил 2 октября 1953 года частично закрыть следствие — «по вопросу предъявленного ему обвинения в том, что он выдал немцам Купецкого Чеслава, бывшего милиционера при советской власти», — дело «повисло», и вскоре суд оправдал Собуту [18]. Очевидно, «участие в сожжении заживо нескольких сот евреев» во время оккупации по оценке сталинского правосудия не было прегрешением, заслуживающим немедленной кары.
Я пишу об этом, поскольку 1949 и 1953 годы приходятся на период глубокого сталинизма, когда и судебные, и следственные органы имели заслуженно плохую славу. К тому же на суде обвиняемые один за другим объявляют, что их били во время следствия и таким способом вынуждали давать показания — что, принимая во внимание методы, применяемые в то время Управлением безопасности, весьма правдоподобно. Но только нет никаких указаний на то, что применяли силу, чтобы получить от обвиняемых какую-то конкретную информацию, в обвинительном заключении нет никаких построений на тему взаимосвязи между обвиняемыми, организациями и т. п. Контрольно-следственные материалы этого следствия, которые обнажают «подкладку», можно сказать, всего этого дела, ясно показывают, что у дела нет второго дна. В «Рапорте о ликвидации» от 24 января 1949 года, уже мною цитированном, есть подпункт 5, под заголовком «План дальнейших оперативных мероприятий», в котором описаны очередные шаги, направленные на передачу дела в прокуратуру. И по этому документу, и по всей сохранившейся подборке материалов дела видно, что это совершенно рутинное следствие. И внезапная амнезия обвиняемых на процессе, впрочем понятная, менее убедительна, чем данные в ходе следствия показания, тем более что обстоятельства июльского массового убийства были постоянной темой разговоров в городе.
Из материалов следствия вытекает, что Рамотовский и его подельники были допрошены, собственно говоря, по одному разу. Протоколы краткие, сделанные по одному и тому же образцу. Как правило, обвиняемому задавали три вопроса: где он жил в июле 1941 года, принимал ли участие в убийстве евреев (с маленькой буквы [19]), и кто еще принимал участие в поимке и убийстве евреев в Едвабне? Большая часть протоколов допросов написана одним и тем же следователем Гжегожем Матуйевичем. Большая часть протоколов допросов (за исключением отдельных позднейших дополнений) датирована 8—22 января. Так что все судебное следствие заняло две недели.
Из этого мы можем сделать вывод, что этому делу не придавали излишнего значения. Во всяком случае, ему не было посвящено ни большого труда, ни чрезмерного внимания. Символом бесцеремонности, с которой к нему отнеслись, может служить само звучание обвинительного акта против Рамотовского и его подельников, обвинявшихся «в том, что: 25 июня 1941 года в Едвабне, ломжинского повята, идя навстречу властям немецкого государства, принимали участие в поимке около 1200 человек еврейской национальности, которые были массово сожжены немцами в овине Бронислава Слешиньского» [20]. А ведь массовое убийство в Едвабне произошло 10 июля, и об этом все время идет речь в протоколах следствия! Но прокурору, очевидно, запомнилась первая дата из рассказа Васерштайна, где упомянуто 25 июня. А потом в течение долгого времени ни обвинитель, ни суд не потрудились эту неточность исправить. Только в последней инстанции, при обосновании приговора после кассационного слушания в Верховном суде, отмечено, что «едвабненское убийство произошло на несколько дней позже, чем датировал Окружной суд» [на самом деле более чем на две недели!] [21].
Я хочу сказать, что это не был политический процесс и что никому в сталинской Польше не были важны свидетельства, что евреи как-то особо пострадали во время войны, и именно от рук поляков. В обвинительном акте сказано прямо, что убивали евреев немцы, хотя служба безопасности прекрасно знала, что немцы не играли в этом убийстве непосредственной роли [22]. А кроме того, это время, когда антиеврейская мания Сталина задает ритм преследований во всем так называемом лагере.
Я хочу здесь сказать не только о хорошо известном деле так называемых кремлевских врачей или об антисемитском контексте дела Сланского в Чехословакии, но об общей идеологической тенденции, идущей из Москвы со времен войны. Об этом пишет в известном сравнительном исследовании «Stalinisme et nazisme, histoire et memoire comparées» Николя Верт: «За период десятилетия 1939–1949, во время территориальной экспансии, войны и советизации занятых территорий, в общей сложности было депортировано около 3 200 000 человек. В подавляющем большинстве их отбирали на основе этнических критериев, а не классовых, как это было во время „раскулачивания“». Как известно, среди этой волны сосланных немалую часть составляли поляки. И далее: «Враг, очевидно, сменил обличие в контексте „второго (т. н. послевоенного) сталинизма“, который характеризовался реакционным, регрессивным обскурантизмом, например антисемитизмом (который вообще был незаметен у первого поколения большевистских вождей) и ксенофобией в самых различных вариантах, что сопровождалось дифирамбами во славу „Великой Российской Родины“. Главный враг с той поры определялся в этнических категориях» [23].
22
В контрольно-следственных материалах мы находим «Докладную о начале разработки дела» от 22 января 1949 года, касающуюся «обвиняемых в сотрудничестве с немецкими оккупантами на территории г. Едвабне». После перечисления 23 фамилий (среди них есть и фамилия Собуты, против которого, как мы уже знаем, процесс был возбужден позже, в 1953 году) там сказано, что «в 1941 г., с момента вторжения войск немецких оккупантов на территорию г. Едвабне, вышеперечисленные лица начали убивать еврейских граждан, было убито около тысячи пятисот человек, которых сожгли в овине в г. Едвабне, а также закололи штыками на еврейском кладбище. Немцы в этом участия не принимали, а стояли рядом и снимали, как поляки измываются над евреями» (УОБ).
23
Nicolas Werth, Logiques de violence dans l'URSS stalinienne, в: Henry Rousso, изд., цит. соч., Éditions Complexe, Bruxelles, 1999, c. 122,123.