Как и все сипухи, малыш пах кленовым сиропом, но менее сладко – будто бы ирисками и мягкой подушкой одновременно. Многие биологи в Калтехе, где я работала и училась, частенько зарывались носами в перья на шее сов и вдыхали этот нежный, сладкий аромат. Он невероятно пьянил.
В нашей научной группе по исследованию сипух были ученые со всего мира. Семейство сипух насчитывает целых семнадцать видов, обитающих на всех континентах, кроме Антарктиды. Мы работали с Tyto alba – единственным видом, который живет в Северной Америке. Эти птицы встречаются по всему материку: от Британской Колумбии, через северо-восточные и до самых южных штатов, а также в некоторых регионах Южной Америки и Старого Света. Взрослые особи размером с ворона, примерно 18 дюймов от головы до хвоста, весят лишь около фунта, но размах их крыльев весьма внушителен и достигает почти четырех футов (три фута и восемь дюймов в среднем)[1]. А еще сипухи невероятно красивы – перья у них обычно белого с золотым окраса, а лицевой диск в форме потрясающе милого белого сердечка.
Но сердца тех, кто с ними работает, сипухи завоевывают не красотой, а характером. Все до единого ученые в Калтехе очень сильно привязались к своим птицам. Сова одного здоровяка как-то раз попыталась сбежать через вентиляционную систему здания и там поранила обо что-то лапу. А совы, надо сказать, очень чувствительны и нервозны. Рана была пустяковой, и ее моментально обработали, но сова, хоть ей и не было больно, отворачивалась от всех и отказывалась от еды. В те же сутки она умерла. Ее так сокрушило произошедшее, что она просто потеряла волю к жизни, и никто из нас не мог ничего с этим сделать. Когда ее не стало, тот детина, всхлипывая, долго баюкал ее тело на руках. Вот как глубоко в наших сердцах эти совы свили свои гнезда.
Такое трагическое поведение – не редкость для по натуре чувствительных и тонко организованных сов даже в дикой природе. К примеру, совы обычно выбирают себе одного партнера на всю жизнь и, когда он погибает, чаще всего не ищут ему замену. Вместо этого они поворачиваются лицом к дереву, на ветке которого сидят, и смотрят так в одну точку в глубочайшей депрессии, пока не умрут. Столь неизбывная печаль – яркий пример того, как горячи их чувства и глубока преданность партнеру. Таков Путь Совы.
Я переняла страстную любовь к животным от отца, который работал в одной из лабораторий Калтеха – лаборатории реактивного движения, сколько я себя помню. Он частенько брал нас с сестрой Глорией с собой в открытый океан, а иногда водил нас в Национальный парк Анджелес, начинавшийся практически у нас за забором. Он учил нас наблюдать за животными, не тревожа их, и каждая встреча с очередным зверьком была будто контакт с разумной формой жизни из другой вселенной, такой необычной и в то же время знакомой. Тогда я поняла, что у каждого животного есть своя неповторимая личность. Для меня завоевать доверие нового зверя было так же, как для астронавта – поговорить с инопланетянином.
Я научилась выманивать осьминогов из их укрытий под камнями на мелководье, вытянув руку и не двигаясь. Любопытство рано или поздно заставляло их протягивать ко мне свои щупальца, они робко исследовали мою руку, а затем, набравшись смелости, заползали на нее. Мы с Глорией все время выхаживали найденных нами птенцов, спасали ящериц от котов. Как-то раз, когда мне было четыре, мама при мне рассеянно смахнула паука со стены и смыла его в унитаз. Я накричала на нее и остаток дня проплакала, ведь в моих глазах паук был никому не причинившим вреда невинным существом, убитым безо всякой причины. Мама была ошарашена моей реакцией и пыталась меня успокоить, однако я и по сей день содрогаюсь при мысли о том, как легко и часто обрываются жизни братьев наших меньших.
Разумеется, моя тяга к животным распространялась и на более «привычных» зверей. Моей первой крепкой привязанностью, не считая родителей, был наш пес Людвиг – помесь колли и немецкой овчарки. Людди лежал под моей колыбелькой и сторожил меня, пока я спала, и приводил маму, когда я просыпалась. Он присматривал за мной, когда я начала ползать на четвереньках, а когда я впервые пошла, терпеливо позволял мне хвататься за шерсть на пузе, чтобы подняться с пола. Я клала руки ему на спину, цепляясь за мех, и он очень медленно и осторожно ходил со мной по дому. Когда я падала, он тоже припадал на пол, чтобы смягчить мое падение. Он научил меня ходить, и я до сих пор помню его неизменно мягкий и терпеливый взгляд во время нашей с ним возни. Думаю, именно дружба с Людди положила начало моей любви к животным, и я очень благодарна матери за то, что когда-то она приучила меня доверять Людди и любить его.