Выбрать главу

Через несколько секунд из долины под нами донесся страшный грохот, как будто какой-то неуклюжий великан тяжело шагает по каменистому склону горы…

Думаю, что не солгу, если скажу, что после этого путешествия на Поющие Скалы шеф стал другим человеком. Как никогда прежде, за ужином он ел мало, пил едва-едва и почти не обращал внимания на Марину. Только слушал рассеянно жалобы Васила и на меня поглядывал порой как-то особенно…

Пока мы карабкались с Гаем по склону, я подумал, что не так уж страшен был бы подъем на Крачан, если бы не этот легкий ветерок. При этом, конечно же, не мешает иметь крепкие ноги и здоровые нервы, чтобы не гробануться вниз, в пропасть. Ну а если сорвешься — тут и Бог не поможет. Можешь кричать, стрелять, даже реветь белугой — никто тебя не услышит. Пропадешь здесь ни за грош. И если звери не разорвут тебя на клочки и не растащат по своим берлогам, тогда только весной обнаружат тебя — по запаху — люди из охраны или кто-нибудь из местных каракачан[1].

Ветра почти никакого, так — еле чувствуется движение воздуха, будто муха летает вокруг, а мне хочется ускорить шаги. Я неплохой специалист по этим диким местам и знаю, что зимние бури рождаются здесь, в Чистило. Из этого адского горла рогатый дьявол выдувает бесов, которые заполняют весь воздух вокруг беспощадной ледяной метелью…

Когда мне приходится делать что-нибудь неприятное или меня подстерегает опасность, я всегда насвистываю и думаю о смешном. Эта привычка осталась у меня еще со времен детского дома. Был там при мне один воспитатель, только у Диккенса я читал про таких. Это ничтожество морило нас голодом, день начинался и кончался пощечинами, которые сыпались как град, он заставлял нас делать совершенно бессмысленные вещи — и все это называлось «системой воспитания трудом». Я был самым маленьким и слабым, и бить он меня не смел, но придумал для меня особое наказание — подвешивал за поясок на медную вешалку в коридоре. И вот висел я там часами и, чтобы не реветь от обиды, научился свистеть и выдумывать разные разности. Например, я воображал, что умею летать или — это я любил представлять себе чаще всего — что у меня есть большая черная пантера, которая однажды прибежит и накажет моего мучителя. И потом, позже, я продолжал свистеть во время наряда вне очереди в армии, когда меня посылали мыть уборные или когда избивали на ринге и я сваливался в угол, как мешок с костями. И во время экзаменов, сидя напротив преподавателя, я свистел, и в издательствах и редакциях, когда отвергали мои плохие стихи, и стоя перед любым начальством… Только когда это произошло между мной и Надей, свист вроде как замер, заглох у меня внутри. Да, а поскольку свистел я всегда именно про себя, внутренне, то никто и не знает, что я, Боян Боров, лесничий по образованию, начальник заповедника по собственной воле, воспитанник детского дома, добровольно заточивший себя в этот Диарбекир[2], больше всего на свете ненавижу браконьеров, часовой график и книгу прихода и ухода, зато обладаю сверхъестественной способностью летать и до недавнего времени имел собственную черную пантеру. М-м, не совсем собственную, потому что она принадлежала и Наде, но это все равно. Я никогда никому не говорил об этом, потому что люди (я, конечно, не имею в виду болванов, таких, как я) верят в более конкретные вещи, чем в разные там полеты или в собственных пантер. И все-таки, когда лицо у меня сводит от внутренней боли и я держусь изо всех сил и ни перед кем спины не гну, находятся чудаки, которые задают мне странный вопрос: «Ты что, с неба, что ли, свалился?» Как будто они знают, что такое небо, и когда-нибудь пробовали реять над этими зубастыми ребрами гор. Вот стоит мне захотеть — и я уже сейчас могу взлететь над Пределом и темными головами Старцев, чтобы увидеть оттуда охотничью базу или старый орех и мельничный камень перед домом бабушки Элены в Дубравце. И если я полечу дальше в сторону заходящего солнца, то очень скоро достигну большого задымленного города, переполненного людьми с часами на руках. А что часы? Ведь и без них день — это день, а ночь — обязательно ночь.

А пока я пытаюсь обогнать сгущающиеся сумерки, я вспоминаю, что спектакль в театре на главной площади этого задымленного города начнется через час или два. Разодетые люди заполнят до отказа ярко освещенные фойе, потолкаются в буфетах, а потом тихо, воспитанно опустят свои задницы в удобные, мягкие кресла. В зале запахнет духами, туалетной водой и ацетоном, а еще свеженаписанной декорацией и нафталином. Наконец прозвенит последний звонок, разноцветные лучи прожекторов зальют сцену, и там — пред очарованными очами притихших зрителей — появится Надя…

вернуться

1

Каракачаны — народность в Болгарии, живущая в горных районах. — Здесь и далее примечания переводчика.

вернуться

2

Старинная тюрьма-крепость в Болгарии, куда издавна ссылали врагов царской власти.