Несмотря на раздражение на брата – я все еще не смирился с тем, что мы остались в стороне, – в этот момент мне больше всего на свете хотелось узнать, что у Старого на уме. Но выяснить это не было никакой возможности, потому что мы таврили телят вместе с Глазастиком и Набекренем и оба постоянно крутились рядом. Я мучительно думал, как бы остаться с Густавом наедине, как вдруг братец вскрикнул: «Твою ж мать!» – и ухватился обеими руками за правую ногу.
Мы только что скрутили телку и, схватив ее за голову, завалили на бок – похоже, прямо Старому на ногу. Так как для ковбоя нет ничего забавнее, чем боль и унижение ближнего, при виде моего брата, с воем прыгающего на одной ноге, парни радостно заржали. Как обычно, Всегда-Пожалуйста первым подал голос:
– Сыровата кожа для сапога, куда ты торопишься!
– Точно! – крикнул Дылда Джон от костра, где он сменил Мизинчика. – В этом сапоге еще полно говядины!
– Ха-ха! – рявкнул в ответ Густав, делая нетвердый шаг к ограде. – Помоги-ка, брат.
Я обхватил его за плечи, и мы неуклюже заковыляли в дальний конец загона. Старый сел на землю и принялся стаскивать сапог.
– Вот черт, до чего же больно! – А потом, намного тише, брат добавил: – Давай быстрее: о чем ты хочешь спросить?
– Что?
Густав разулся и начал разглядывать пальцы ног, будто хотел убедиться, что все они на месте.
– Я же вижу, что ты вот-вот лопнешь от вопросов. Ну так валяй, спрашивай.
– То есть ты специально уронил телушку себе на ногу?
– Да не ронял я ее никуда. А теперь выкладывай. Не для того я старался, чтобы сидеть здесь и в ладушки играть.
Я издал тихое рычание. Даже идя мне навстречу, братец не мог обойтись без высокомерия.
– Ну ладно, – сдался я. – Почему ты так долго не возвращался ночью?
– Ты не заметил вчера утром, что кое-чего не хватает? Того, что мы должны были найти, когда закапывали Перкинса.
– Не знаю. Головы? По-моему, обычно у людей на шее голова, а Перкинс свою где-то потерял.
– Я не говорю о самом теле. – В голосе Густава проскользнула нота раздражения. – Я говорю о…
– А. – Я кивнул, пристыженный, что меня пришлось подталкивать в нужном направлении. – Его лошадь. Пудинг.
– Ну слава богу. Я уже начал за тебя беспокоиться. Чтобы подумать о лошади, не нужно быть детективом. Это же ковбойское дело.
– Ну ладно, и что дальше? – Мне хотелось поскорее отойти от темы моей умственной отсталости. – Если бы Пудинг упал в грозу, от него осталось бы еще большее месиво, чем от Перкинса.
– Но если Пудинг не упал, то он, великолепно объезженный и умный, как овчарка, вернулся бы к конторе, чтобы с него сняли седло.
– Так ты ходил искать коня?
– И нигде поблизости не нашел.
– Может, он где-нибудь в холмах, резвится на воле или лежит плоский, как сковорода.
– Не исключено. Но если так, кто-нибудь рано или поздно на него наткнется.
– А если нет?
– Грубейшая ошибка – теоретизировать, пока не собраны все улики. Это искажает конечные выводы.
– И как же ты думаешь собирать улики, когда за нами следят?
Старый начал натягивать сапог, старательно корчась и гримасничая якобы от боли.
– Еще не придумал как, – шепнул он. – Одно ясно: нам надо остерегаться. Знал бы я, что Ули с таким тщанием присматривает за нами…
Густав замолк, предоставив мне гадать, что было бы в таком случае. Брат остался бы ночью в койке? Забыл бы свои детективные идеи? Закрыл бы глаза и уши и отключил мозги, как требовали Макферсоны?
Вряд ли. Случай с Мизинчиком говорил об обратном. Братец не любит ввязываться в драки, но не стесняется вправить мозги наглецу, который не отличает добра от зла. В другое время он наставил бы Паука на путь истинный con mucho gusto[4] – и con mucho ударами по морде. А сегодня стоял и смотрел, как человека избили и выжгли на нем тавро. И мало того: не дал вмешаться и мне.
Вспомнив о Мизинчике, я снова не на шутку распалился и уже собирался выдать Старому обжигающую правду, наплевав на чертова доносчика, но Всегда-Пожалуйста своим криком избавил моего брата от праведного огня.
– Эй, Верзила, давай за работу! Если твой брат не умеет беречь ноги, это не значит, что ты тоже можешь бездельничать!
– Вдвоем будем работать, – отрезал Старый, поднимаясь на ноги. – Если посижу здесь еще немного, вы такого наворотите, что неделю потом за вами переделывай.
Густав притворно похромал к середине кораля, и парни разразились новой порцией насмешек над его мнимой неуклюжестью. После этого мы обменивались словами исключительно о клеймах и свежеотрезанных причиндалах: если нас кто и подслушивал, то вряд ли счел бы нужным передавать наши реплики Ули.