В марте-апреле 1942 г. накануне предполагавшегося наступления Крымского фронта с Керченского полуострова фронтовое командование смогло поддержать партизан заброской продуктов по воздуху; это же было сделано и из Севастополя. Изыскивали и «местные ресурсы» – останки павших лошадей, первую траву… В своём дневнике заместитель командира Ак‑мечетского партизанского отряда П.М. Ткаченко 29 апреля 1942 года писал[227]: «…Немцы притихли, всё хорошо, но кушать совсем нечего. Посланные за мясом ребята принесли лошадь, убитую полгода назад, но она ещё сохранилась, так как лежала в снегу. Что же, будем готовить и это мясо». Следующая запись датируется 30 апреля: «Весь день питались этим недоброкачественным мясом. Завтра 1 Мая, такой праздник, приходится быть в лесу и хоть боевой операцией отметить, но многие неспособны, и кушать нечего…Вечером провели собрание бойцов, посвящённое 1 Мая. Умерло 3 человека». 1.05. 1942 года: «Ровно 6 месяцев в лесу. Утром дали на завтрак увеличенную норму мяса, а каждому бойцу грамм по 30 спирту, поздравляли с праздником. …Сильная бомбёжка и канонада, а в 2 часа дня пришёл комиссар района и сообщил, что можно получать продукты. О счастье. Значит мы ещё празднуем. Продукты получать пошёл сам. Получил килограмм 1,5 сахара, 2–2.5 кг сливочного масла и пол мешка сухарей. Это такая мизерная порция, но всё же лучше, чем ничего». 2.05.1942 года: «Утром раздал продукты, каждому бойцу досталось по 1 кружке сухарей, грамм 50–70 масла, по 1 ложке сахара, как раз на один день». Голод отступал очень медленно.
Смертность удалось приостановить, хотя голод не прекратился, но после разгрома Крымского фронта в мае и особенно после падения Севастополя и переноса боевых действий на Северный Кавказ, когда существовавшие на Кубани аэродромы были эвакуированы еще дальше на восток, голод в партизанских отрядах разразился вновь[228]. Уже в августе 1942 г. снова началась смертность на почве истощения, унёсшая десятки жизней[229]. С этих пор практически до осени 1943 г. голод был постоянным спутником партизанской жизни. Причем заложниками голодного существования были все крымские партизаны – от командующего до бойца. В конце 1942 года «люди совсем ослабли, не могли ходить на операции, начался массовый голод. Питались мы в течении 10 дней исключительно мхом и корой с деревьев, съели все кожаные ремни, все кожи, кости. Для командира 2‑го сектора Куракова я снял свой постол с ноги, посмалил его и приготовил. Он с радостью поел со мной это блюдо и поблагодарил меня…»[230]. В страшную зиму 1942–1943 гг. также голод поставил на грань катастрофы все партизанское движение[231]. Тогда все отряды оказались сосредоточенными в лесах Крымского заповедника в наиболее труднодоступных заснеженных верховьях горных речек Аракча, Пескура, Ускулар, Донга и Писара на северных склонах Главной гряды Крымских гор. В радиограмме П.Ямпольского В.Булатову за 17 февраля сообщено: «Наличие людей на 17 февраля – 266 человек, из них в дальних разведках -32, небоеспособных – 20. Наши потери с 25 октября 1942 г. (дата активной эвакуации партизан из леса – Авт.) – 167 человек, из них: в боях 37, диверсиях -1, разведках – 3, продоперациях – 59, умерших от голода -57, расстрелянных -10» [232].
Но и с началом весны 1943‑го, холодной и обильной снегом еще в начале апреля, партизаны (особенно в лесах Крымского заповедника, фактически блокированного карателями из добровольческих батальонов) сильно голодали. Началась снова смертность, увеличилась заболеваемость алиментарной дистрофией. В сложившейся тяжелой обстановке бойцы и командиры обессилели и стали утрачивать остатки веры в то, что Большая земля имеет желание и в состоянии им помочь. Об остроте ситуации красноречиво свидетельствуют записи в дневниках партизан, сделанные в эти дни: «… В глазах темно, если сегодня не сбросят продукты, будет решаться вопрос – жить нам партизанам или нет» (А.Д. Махнёв); «Голод валит с ног все больше и больше людей! Что делать? Положение кошмарное...» (Л.А. Вихман); «…Рынковский подошел со слезами: «Майор, возьмите мои документы, медальон и сберкнижку и отошлите на Большую землю во Владивосток дочке. Я себя дешево не отдам. На случай нападения лягу и буду бить их, гадов, до последнего патрона, последним покончу сам себя,» – отдал и заплакал. Я его успокоил, что до вечера твои документы возьму, а вечером будет сброска, ты покушаешь и я документы тебе верну…» (И.П. Калугин) [233]. Лишь 16 апреля советский самолет сбросил четыре парашютных мешка с продуктами. Все, кто мог передвигаться, рванулись на их поиски, и нашли все. Одна гондола оказалась разбитой. Удержать отчаявшихся бойцов было невозможно. Как отметил в дневнике Д.Ф. Ермаков: «Утром сбросили 4 парашюта. Один парашют разбомбили Сермуль, Алексеенко, Карякин, Лаврентьев, Молочников и др. Муку брали Юдин, Татарин и Палажченко […]»[234] На узком совещании командования (Р. Мустафаев, Д. Ф. Ермаков, И.П. Калугин и И.И. Витенко) по поводу происшедшего решили: поскольку парашют «бомбили» уважаемые партизаны и даже два политрука групп – М. Молочников и А. Палажченко, – никакого дела не возбуждать, но провести с ними воспитательную беседу и лишить положенной бойцам доли из сброшенных продуктов. Вообще же за разворовывание или утаивание продуктов с партизанами разбирались очень жестоко, за воровство – расстрел.
229
Луговой Н.Д. Страда партизанская: 900 дней в тылу врага. Дневниковые записи. Симферополь: ЧП «Эльиньо», 2004. С.310, 317.
233
ГАРК. Ф. П-151. Оп. 1. Д. 445. Л.43; Ф. П-151. Оп. 1. Д. 465. Л. 49; Ф. П-151. Оп. 1. Д. 470. Л. 64. Уважаемый партизан А.П. Рынковский, бывший директор Крымского заповедника, все же умер от истощения в мае 1943 г.