Последние строчки (про родимое пятно) не поместились в узком пространстве графы, и перо вынесло их вниз, приткнув к священному месту начальнической подписи. Подосадовав на это обстоятельство, чиновник посмотрел на листву за окном, потом на часы, вздохнул и вновь прильнул к бумаге.
Следующая графа. «Состоял ли под стражею или под надзором полиции. В 1901 г. привлечён к дознанию при С.-Петер[бургском] губ[ернском] жанд[армском] управ[лении] по обвинению по 250 ст. Улож[ения] о наказ[аниях] и отдан под особый надзор полиции; в 1902 г. привлечён вновь к дознанию при Московском губер[нском] жанд[армском] управ[лении] по обвинению по 2 ч. 250 ст. Улож[ения] о нак[азаниях] и также отдан под особый надзор полиции; кроме того, состоит под негласным надзором».
«Где проживал в последнее время. В Вологде состоит под особым надзором полиции, откуда около 10 текущего июля скрылся неизвестно куда».
«Имеет ли семейство и родных, и где проживают. Женат на Вере Глебовой Успенской, имеет детей Виктора 3 л. и Татьяну 4 лет[54], <проживающих в С.-Петербурге – зачёркнуто>, выбывших из Вологды в начале июля сего года в Варшаву; отец Савинкова статский советник Виктор Савинков, мать и три сестры проживают в Варшаве, где отец служит мировым судьёй; братья: Александр – студент Горного института (ныне уволен за привл[ечение] к дозн[анию]) – и Виктор – обучается в Варшавской гимназии».
«Куда должен быть направлен по розыскании. В распоряжение вологодского губернатора для подчинения особому надзору полиции»[55].
Окончив писать, господин в мундире придавил последние строчки пресс-папье, встал, взял бумаги в руки и по скрипучим половицам двинулся в сторону дубовой двери начальничьего кабинета. Через минуту исписанный разворот уже привольно раскинулся на зелёном сукне широкого письменного стола начальника Вологодского губернского жандармского управления. Внизу под чертой стремительно выросла подпись:
«Начальникъ Управленiя полковникъ Самаринъ».
Дата: 14 июля 1903 года.
Ключевая фраза во всём написанном угнездилась ровно посередине.
«Около 10 текущего июля скрылся неизвестно куда».
Из-за этого и пришлось заполнять разворот ведомости.
Ровный писарский почерк и залихватская подпись ясно говорят о том, что ни начальник управления, ни его подчинённые не были потрясены происшедшим. Неприятность, конечно, и хлопот прибавится, но ничего такого экстраординарного. Из ссылки в императорской России кто только не бегал, причём в особенности – из Вологды. Как не помнить: тридцать лет назад увезли отсюда крёстного отца тогдашних вольнодумцев ссыльного Петра Лаврова; спокойно увезли, как прихворнувшего театрала увозят из дома в оперу. И доставили в Петербург, а оттуда прямо в Париж. И автор этого деяния, некто Герман Лопатин, ещё десять лет разнообразно возмущал покой самодержавной России, покуда не угодил в Шлиссельбургскую крепость.
Ничего. Все они там будут, безобразники.
Если бы безымянный канцелярист и полковник Самарин знали, кого они выпустили из-под своего сонного надзора! Если бы они ведали, что натворит этот «сын статского советника» точнёхонько через год и один день – станет прямым участником убиения их высокого начальника, министра внутренних дел Плеве! Они бы, наверно, ужаснулись. Впрочем, может быть, тайно бы и обрадовались. Отношение к Плеве в рядах жандармского корпуса было не слишком любовным. Да и вообще говоря, охранительное министерство, включая жандармерию и полицию, по уши увязло в служебной грызне и тайных интригах…
Но, во всяком случае, если бы они знали… То уж, наверное, заполняли бы страницы ведомости не таким рутинно-равнодушным почерком.
Да. Через год и один день много столпится таких вот мундиров – жандармских, полицейских, ведомства юстиции – в Петербурге на Измайловском проспекте возле Обводного канала.
Перенесёмся в Петербург. Пасмурный полдень 15 июля 1904 года. Измайловский проспект. Обводный канал. Сдерживаемая городовыми толпа. На заднем плане, на том берегу канала, – Варшавский вокзал, широченные окна-арки которого зияют пустотами вылетевших стёкол. На этой стороне, в центре оцепленного пространства, – фуражки, погоны, мундиры.
Вот они, важные усатые господа у подъезда Варшавской гостиницы, возле трактирной вывески «Чай и кушанье», – как будто вышли подышать воздухом после сытного обеда. Кто стоит, заложив руки за спину, кто прохаживается по булыжной мостовой взад-вперёд, глядя себе под ноги; одни молчат, другие разговаривают вполголоса. Наблюдают, как на грязной мостовой копошатся дознаватели. Кое-кого мы можем узнать даже в лицо, по портретам. Градоначальник Фуллон, министр юстиции Муравьёв… Вон, кажется, товарищ министра внутренних дел Дурново (на его суховатом британском лице мы читаем едва скрываемую радость)… А это чья перепуганная физиономия мелькает в сгустившейся по сторонам толпе? Приличный господин лет тридцати трёх – тридцати пяти, с усами и бородкой, в изящном суконном костюме… Выглядывает из-за спин студентов, рабочих, кухарок и дворников… Мы его не знаем. Но его демоническую сестру Анну хорошо знают поэты Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Макс Волошин. Достанем (нам можно) из кармана его тёмного пиджака визитную карточку и прочитаем: «Сергей Рудольфович Минцлов». Ах, вот кто это! Литератор, бывший чиновник министерства финансов, собиратель столичных слухов и сплетен. Примчался сюда из своей удобной квартиры, что на тихих Песках, на Суворовском.
54
Ошибка жандармов: дочь Савинкова родилась в 1901 году; летом 1903 года ей не исполнилось ещё двух лет.
55
Из ведомости Вологодского губернского жандармского управления, 14 июля 1903 г. // Государственный архив Вологодской области. Ф. 108. Оп. 1. Д. 285. Л. 153–154. (цит. по: Старая Вологда. XII – начало XX века: сборник документов и материалов. Вологда, 2003. URL: http://www.booksite.ru/fulltext/sta/raya/ vol/ogda/13.htm).