Михуца сунул голову под руку Анне Владимировне, а Филимон заглянул через плечо.
В комнату неслышно вошел дедушка Трифан, за ним показался Димка.
— Я так думаю, — сказал дедушка, — тебе, Анна, мы отведем каса маре[2]… Ребятишки пускай побегают, а потом не грех и к делу приставить. Бахчу сторожить или еще чего. Стар Иким. Вот кто-то и зарится на колхозное добро…
Димка сидел как на иголках. Ему живо представилось: лодка, мальчишка и черный флаг на длинном шесте, воткнутом прямо в арбуз.
На рынке
Димка с Михуцей легли спать на сеновале. Димка долго не мог уснуть. В щели сарая лезла луна. Сено в углу, словно облитое фосфором, голубовато светилось, слабо потрескивало, шуршало, и создавалось впечатление, что оно дышит.
На стенах сарая в жестких серых листьях висели высохшие ветви с крупными плодами айвы.
Димка с удовольствием вдохнул в себя воздух сеновала.
В тонком аромате сена была горечь, улавливалась терпкость, чудилась острая свежесть молдавского утра, в котором жили запах яблок, зеленой травы и теплый дух чернозема.
Димка вдохнул воздух полной грудью. И у него закружилась голова от этой глубокой свежести, которую не тронули выхлопные газы машин, не коснулись липкие городские туманы…
Когда он открыл глаза, солнце уже встало и тонкими, как соломинки, лучами ощупывало стены сарая.
Димка осмотрелся. Михуцы не было.
— Эй, соня, вставай!
Это кричала бабушка. И, конечно же, ему, Димке. Он выбежал во двор.
По двору, заложив руки за спину, важно расхаживал Михуца. За ним деловито вышагивал аист. Михуца поднял голову, посмотрел на заспанного Димку, радостно ткнул в него пальцем:
— Ого! Соня!
Димка молча щелкнул мальчугана по лбу. И тут же получил удар клювом. Потер поясницу, пошел в дом. Подумаешь, недотроги!
— Ну-ка, соня, догоним маму. — Бабушка Василина повязала платок. — Бери кошелку и марш со мной на базар.
Димка, покраснев, оглянулся:
— Не называйте меня соней. Ладно?
Бабушка посмотрела на его сердитое лицо, на вытянутые губы, примирительно сказала:
— Ладно, дутыш, ладно.
Димка поморщился. Час от часу не легче! Хорошо хоть Михуца не слыхал.
Когда выходили за ворота, он обернулся:
— Может, и карапузика прихватим?
Бабушка с любопытством заглянула в лицо:
— Какого еще карапуза?
Михуца, не дожидаясь приглашения, бросился к ним, а следом степенно пошел было аист. Но мальчуган махнул рукой, и Филимон остался.
Бабушка усмехнулась:
— Михуцу-то? Пускай идет.
Колхозный рынок встретил их теплым запахом дынь, молока, сена, терпким духом вина, звоном ведер, рокотом машин, веселой и шумной перебранкой.
У Димки глаза разбежались. Низкие, грубо сколоченные прилавки были завалены фруктами и овощами.
Синим градом стучали о дно серебристых цинковых ведер тяжелые сливы, толкались алыми боками яблоки; желтыми гирьками ложились на весы груши; белая молочная кукуруза спешила выскочить из треснувших по швам зеленых рубашек.
Лениво догорали жаркие костры помидоров, весело катились в мешки молодые грецкие орехи; из-под посиневших баклажан высовывались, как бы дразня, стянутый в связки чеснок, красные злые языки перца; поеживались от утренней прохлады, покрываясь гусиной кожей, огурцы; золотой крупной непроливающейся росой ложился на прилавки виноград, и, наконец, выкатывались из мешков ядра арбузов.
Это был настоящий колхозный рынок. Мужчины, дымя сигаретами, толпились у бочек. Вино искрилось, переливалось в кружках и стаканах, било фиолетовой струей в ведра, бочонки и жбаны.
— Слыхал? — спросил старичок высокого парня в соломенной шляпе. — Говорят, в село кубинцы приехали!
— Точно, Кула́й. У тебя свежая информация.
— Куба — это как же по-нашему?
— По-нашему? — Парень усмехнулся. — А по-нашему очень просто, дед. Гляди. — И он стал чертить прутиком на песке:
КОММУНИЗМ
У
БЕРЕГОВ
АМЕРИКИ.
— Читай сверху вниз: Куба. Ясно?
Димка улыбнулся. Во дает! Это действительно по-нашему. Сам бы он не додумался.
Бабушка с Михуцей ушли далеко вперед, и Димке пришлось их догонять.
И вдруг в этой сумятице, в этом шуме и гомоне кто-то радостно вскрикнул:
— Димка, привет!
Из-за огромной корзины с арбузами выглянула остроносая черноглазая девчушка. Это была Ника, внучка Федора Ильича Кайтана.