Лодью качнуло. Пыхтя и сопя, взобрался на нее грузный монах сизоносый, до самых глаз заросший седым волосом, куколь[26] сбился на брови. Старца поддерживал под локоть желтоволосый вертлявый парень в красной рубахе и лаптях.
На лодью взошли еще трое монахов, молодые, строгие. Толстый чернец, часто мигая медвежьими глазками, огляделся, потом двинулся прямо к Власию. Отец Иоанн выступил вперед, поднял руку для благословения. Он знал, что не имеет права так поступать — ведь Никон лишил его свйщеннического сана, — но монах ошибся, и надо было спасать положение. Одного боялся отец Иоанн: вдруг не пойдет толстяк под благословение.
Чернец сообразил, что допустил промашку, круто повернулся, отчего лодья снова качнулась, закряхтел, земно поклонился отцу Иоанну. У того вырвался вздох облегчения. Подняться монаху помогли все тот же вертлявый парень и чернецы.
— Как спасение соловецкой обители архимандрита Ильи?
Чернец отдышался, поправил куколь, пригладил бороду.
— Слава богу, твоими молитвами. — Он сплел пухлые пальцы на животе. Гость дорогой, преподобный отец Иоанн, вся обитель соловецкая кланяется тебе и скорбит за муки, тобою претерпенные.
Отец Иоанн склонил непокрытую голову.
— И хоша ты ноне без скуфьи, — продолжал старец, — по-прежнему чтит тебя братия. Настоятель с радостью великою ожидает твоего прихода. Однако, прибыв нежданно, пожди мало, ибо должны встренуть тя с достойными почестями…
Отец Иоанн поднял ладонь, спеша остановить монаха.
— Постой! Как имя твое, преподобный?
— Савватием зовусь.
— Отправь кого-нибудь, брат Савватий, передать архимандриту, что оказался я тут не почестей для. Хочу тихо помолиться в древнем храме Зосимовой обители, неоскверненной никонианами. Сполни мою просьбу.
Старец Савватий некоторое время соображал, затем подозвал одного из сопровождавших его иноков:
— Корней, поди скоро, обскажи отцу Илье просьбу мученика.
Чернец поклонился, подобрал полы подрясника и легко перемахнул через борт. Бориске показалось, что шибко походил этот Корней на его старшего братуху Корнилку: и глаза вострые, и волос темен, курчавист, и нос тонок, как на образе. Уж не он ли?
Хотел было парень пуститься вдогонку за чернецом, но отец Иоанн поманил его к себе.
— Встань подле меня, Еориска. Зри, брат Савватий, моих друзей верных. Вот Власий, а это Евсей. Не бросили в беде отца своего духовного и лишения со мной делили.
— Слава им, — пробасил монах, — и да хранит их господь!
— Не токмо чернецы, но и миряне со мною. Молодший помор Бориска согласился служить мне. Верно ли то, Бориска?
— Как бог свят, — кивнул головой парень.
— А посему, — отец Иоанн поднял лицо, — уважьте старцы соловецкие, еще едину просьбу мою: примите детей моих духовных, аки меня самого. Они чисты душой и помыслами.
— Всё сполним, как просишь, отец Иоанн.
Савватий хотел опять земно поклониться, но уж больно был чревастый[27], лишь поясно согнулся.
Тем временем на причале собирался народ. Весть о прибытии на остров бывшего протопопа Ивана Неронова, бежавшего из-под Никоновой стражи, скоро облетела монастырь. Затрещали доски на пристани под людской тяжестью, к отцу Иоанну тянулись руки.
— Мученик святой, заступник наш духовной, спаси тя господь!
— К народу простому, вишь, добёр Неронов-то, потому и сослали-и!
— Вот они, крылья-то соловецкие, емлют праведников истинных под сень свою благодатную.
— Господи, эки люди сюды собираются! А худ-то до чего, худ-то…
— Страдалец…
— Истинно православных людей лучших восславим, миряне!
Неронов стоял бледный, полузакрыв глаза, пальцы нервно теребили лестовки[28], борода на скулах шевелилась. Такого он не ждал: видно, патриарх еще не успел как следует вцепиться в обитель…
Расталкивая толпу, к лодье протиснулся монах с пегой бородой.
— Отец Иоанн, — обратился он к Неронову, — архимандрит Илья ждет твое преподобие в соборе. К литургии[29] все справлено…
Сопровождаемый толпой богомольцев и монахов, Неронов двинулся к Святым воротам. Бориску оттеснили от протопопа, толкали в бока, в спину. Какой-то богомолец из посадских орал над ухом:
— Казанского собора протопопу Иоанну дни долгие благоденствия-а-а!!.
Бориска, вытягивая шею, глядел по сторонам, выискивал того чернеца, которого толстяк Савватий назвал Корнеем, но в толчее людской ничего не мог разглядеть толком. Так и ввалился вместе с богомольцами в монастырский двор.