Когда Неронов вошел в Спасо-Преображенский собор, толпа помалу разбрелась, но некоторые богомольцы не отходили от паперти — ждали конца литургии.
Бориска выхода отца Иоанна не стал дожидаться — эка невидаль! — еще насмотрится на него вдосталь. Надо Корнея разыскать — вот что важно!
Пошел вокруг главных построек монастырских. Восточная стена крепости соединялась с соборами полукруглыми каменными арками. Там было сумрачно и сыро даже в это теплое солнечное утро. Где-то капала вода. «Тут, верно, и снег-то лишь к концу лета тает», — думал Бориска, шагая по влажной траве и скользя по мокрым камням.
В этом углу монастыря было безлюдно. Шаркая сапогами по стене, прошел одинокий караульный.
— Эй, детина, ты что тут наглядываешь?
Бориска задрал голову.
— Да вот, деда, шукаю чернеца одного, Корнеем звать. Слыхал небось такого?
Старик оперся о бердыш, подумал.
— Може, и слыхал. По мне они все одинаковы — монаси и монаси. А на что он тебе?
— Поблазнило, будто братуха мой.
Караульный с хрипотцой вздохнул, почему-то поглядел по сторонам.
— Дай вам бог свидеться. Однако шел бы ты, детинушка, отсель, — старик закашлялся, махнул рукой и побрел, волоча за собой тяжелый бердыш.
Бориска, озадаченный словами караульного, двинулся дальше. Проход становился шире, из темных полукруглых дыр в крепостной стене несло холодом и сыростью, как из подземелья.
Внезапно Бориска услышал протяжные стоны. Он остановился, оробел — не дать ли тягу? Но подумал: «Не беси же тут, в святом-то месте. А ну кто свалился в яму да не могёт вылезти…» Перекрестившись на всякий случай, стал подкрадываться туда, где стонали, ловил ухом звуки.
Одна из дыр была заделана толстыми досками, в них — дверца малая с засовом и вислым замком, около дверцы — прислоненная к стене ручница[30]. Видно, сторож отлучился ненадолго. Из-за тех досок и доносились стоны.
Бориска прислонился щекой к дверце, услыхал глухое позвякивание железа, и опять кто-то простонал жалостно.
— Эй, — позвал он шепотом, — кто тут?
Стало тихо.
— Не боись, — снова зашептал Бориска, — я не сторож.
Явственно зазвенело железо. Тот, кто сидел за дверцей, приблизился. Бориска даже дыхание услыхал.
— Ты кто? — спросил старческий голос.
Как ему ответить? Парень помедлил и сказал:
— Не тутошний я. Седни только объявился. Вместях с отцом Иоанном, то бишь с Нероновым Иваном, приехал.
Раздался приглушенный стон, и в стену ударили железом. Бориска понял, что узник в цепях.
— Правда ли сие? — прохрипел тот из-за дверцы.
— Истинный крест. А ты пошто тут сидишь?
— Внимай, добрый человек, — задыхаясь, торопливым шепотом заговорил узник, — коли ты в самом деле с Нероновым, обскажи ему, что пустынник анзерский Елизарий по прихоти архимандрита скован и в тюрьму брошен ни за что ни про что. Чуть не ежедень бьют мя плетьми, живого места не оставляя. Пущай отец Иоанн вступится, коли помнит мя… Да еще передай, что не один я под замком-то. В других ямах також люди маются. Я за них слово держал, да и сам попал…
— Ладно, скажу, отец Елизарий, — пообещал Бориска. Он хотел спросить узника, правда ли, что видел он Никона со змием, но тут же отпрянул в сторону. Под арками зазвучали тяжелые шаги. Бориска метнулся вдоль стены и, прижимаясь к ней спиной, тихо переступая, стал удаляться от опасного места. Уйдя за поворот, он услышал грубый голос:
— Ты чаво там распелся, дьявол? Нишкни! Ужо отворю дверь наплачешься!..
Выбравшись на открытую площадку, залитую солнцем, помор передохнул. Теперь ему стали понятны странные слова старика караульного. Вот тебе и святая обитель! Помолившись, преподобные за плети берутся, братьев своих духовных лупцуют, а потом снова в храм, грехи замаливать. Ну и ну!..
4
Бориска оказался у высокого двухэтажного, похожего на храм дома с крутой крышей и каменным узорочьем по карнизам. Дом покоился на подклете, сложенном из дикого камня. Одно окно было раскрыто, и до Бориски долетел запах выделанной кожи. «Чоботная палата», — догадался парень.
Прикинул по солнцу — пора и закусить. Выбрав плоский, выступающий из подклета камень, бросил на него тулупчик, присел, развязал узелок. В узелке снедь скудная — зачерствелый хлебушек, рыба вяленая да головка лука. Не торопясь стал есть.
Мимо проходили кучками и в одиночку монахи, трудники, бельцы[31], косо поглядывали на помора. В чоботной стучали молоточками. Кто-то напевал: