Практически, конечно, мы проводим границу везде, где хотим, и меняем ее так часто, как того требуют наши цели. На уровне теории мы порхаем из крайности в крайность так же беспечно, как физик между теориями частиц и полей. Когда многословное представление угрожает растворить все в ничто, мы настаиваем, что все истинные версии описывают миры. Когда чувство права на жизнь угрожает перенаселенностью миров, мы называем все это разговорами. Другими словами, у философа, как у волокиты, всегда либо никого, либо слишком много.
Кстати, признание множественных миров или истинных версий предлагает безвредные интерпретации необходимости и возможности. Утверждение необходимо истинно во вселенной миров или истинных версий, если истинно во всех них, необходимо ложно, если истинно ни в одном из них, и контингентно или возможно, если истинно в некоторых. Повторение было бы рассмотрено в терминах вселенных вселенных: утверждение с необходимостью необходимо истинно в такой супервселенной, если оно с необходимостью необходимо истинно во всех составляющих ее вселенных, и т. д. Аналоги теорем модального исчисления здесь легко выводимы. Но едва ли такая теория удовлетворит энергичного защитника возможных миров больше, чем ключевая вода удовлетворит алкоголика.
3. Испытания и истина
Наши предшествующие заключения, наблюдения или подозрения влияют на подход к истине по крайней мере тремя способами: стандартная, хотя и неинформативная формула истины требует модификации в другую, не более информативную; другие соображения, кроме истины, принимают дополнительную важность в выборе среди утверждений или версий, а трудная проблема отношения между истиной и ее проверкой может быть немного смягчена.
Прежде всего (это наименее важно), известное выражение "'Снег бел' истинно тогда и только тогда, когда снег бел" должно быть пересмотрено в пользу чего-либо вроде "'Снег бел' истинно в данном мире тогда и только тогда, когда в этом мире снег бел", что, в свою очередь, если различия между истинными версиями не могут твердо отличаемы от различий между мирами, означает лишь "'Снег бел' истинно согласно истинной версии тогда и только тогда, когда снег бел согласно этой версии".
Во-вторых, конфликт истин эффективно напоминает нам, что истина не может быть единственным соображением в выборе среди утверждений или версий. Как мы видели ранее, даже там, где нет никакого конфликта, истины далеко не достаточно. Некоторые истины тривиальны, иррелевантны, неразборчивы или избыточны; слишком широки, слишком узки, слишком скучны, слишком причудливы, слишком сложны или же взяты из другой версии, чем рассматриваемая, как если бы охранник, получивший приказ стрелять в любого из пленников, кто пошевелится, немедленно перестрелял бы их всех, пояснив, что они быстро перемещались вокруг оси Земли и вокруг Солнца.
Далее, для нас не более типично выбирать некоторые утверждения как истинные и затем, применяя другие критерии, выбирать среди них, чем выбирать некоторые утверждения как релевантные, пригодные к использованию и затем рассматривать, какие из них являются истинными. Скорее мы начинаем с исключения утверждений, первоначально расцененных или как ложные, хотя, возможно, в других отношениях правильные, или как неправильные, хотя, возможно, истинные, и продолжаем с этого момента. Такая теория не отрицает, что истина — необходимое условие, но лишает ее определенного превосходства.
Но, конечно, при выборе утверждения истина является не более необходимым, чем достаточным соображением. В нашем выборе мы часто предпочитаем утверждение, которое является более близким к правильности в других отношениях, тому утверждению, которое является более близким к истине; но, более того, там, где истина слишком привередлива, слишком неуравновешенна или неудобно сочетается с другими принципами, мы можем выбирать ближайшую податливую и разъясняющую ложь. Большинство научных законов имеют такой вид: не прилежные отчеты о детальных данных, но радикальные прокрустовы упрощения.
Столь непочтительное представление научных законов часто отвергается на том основании, что они суть лишь неявные утверждения приближения — например, знак "=" в "v = p + t", должен читаться не как «равняется», но как "приблизительно равняется". Таким образом сохраняются святость и превосходство истины. Но говорим ли мы, что такой закон есть приближение к истине или истинное приближение — имеет очень мало значения. Важно здесь то, что приближения предпочитаются тому, что может быть расценено или как истина, или как более точная истина.
До сих пор я принимал другие критерии правильности за дополнительные к истине, и даже время от времени боролся с этим. Но служат ли некоторые из этих других соображений также, или даже скорее, тестами истинности? В конце концов, при оценке истины мы должны использовать некоторую проверку, и такие признаки, как полезность и когерентность — видные кандидаты на эту роль. То, что мы можем легко привести очевидные примеры бесполезных запутанных истин и полезной четкой лжи, показывает, самое большее, то, что тесты являются скорее подтверждающими, чем решающими. Хорошие тесты и не должны быть решающими; притягиваемость магнитом — хорошая, но не заключительная проверка железа. Не должны мы также и объяснять, почему полезность или когерентность, или некоторый другой признак указывает на истину. Мы можем использовать магнитное притяжение как испытание на железо, вовсе не понимая связи между притяжением и составом железа; все, что нам нужно — это удовлетвориться разумно надежной корреляцией между ними. Если притяжение принято как тест прежде, чем мы узнаем состав железа, то рассматриваемая корреляция является корреляцией между притяжением и либо результатами других испытаний, либо предшествующей классификацией предметов на железные и не железные. Почти то же можно сказать об истине: в отсутствие всякой определенной и информативной характеристики мы применяем различные тесты, результаты которых мы сравниваем друг с другом и с грубой и частичной предшествующей классификацией утверждений на истинные и ложные. Может быть, истина, подобно интеллекту, является лишь тем, что проверяют испытания, а лучшая теория того, чем является истина — возможно, 'операционная', в терминах тестов и процедур, используемых при ее оценке.
Философы хотели бы тем не менее достичь характеристики истины столь же определенной, как научное определение железа, и некоторые со значительной изобретательностью приводили аргументы в пользу идентификации истины с тем или другим доступным признаком.
Одна из известных попыток такого рода — предложенная прагматистами интерпретация истины в терминах полезности.[108] Тезис о том, что истинные утверждения — это те, которые позволяют нам предсказывать природу, управлять ей или побеждать ее, имеет немалую привлекательность, но должны быть объяснены некоторые заметные несоответствия между полезностью и истиной. Полезность, в отличие от истины — вопрос степени, но это, вероятно, можно уладить, принимая полезность за измерение близости к истине скорее, чем непосредственно за критерий истины. Полезность, в отличие от истины, относительна к цели, но это может показаться не столь серьезным, когда истина признается, как на предшествующих страницах, скорее относительной, чем абсолютной. Но относительность к цели никаким очевидным способом не действует заодно с относительностью к миру или версии; поскольку среди альтернативных истинных версий или утверждений одни не могут быть значительно полезны для многих целей, другие почти ни для каких целей и в действительности гораздо менее полезны. чем некоторые ложные версии или утверждения. Здесь может быть выдвинут основной аргумент: с истиной может быть идентифицирована полезность для одной первичной цели — приобретения знания. Но тогда прагматический тезис кажется исчерпанным по мере того, как он одерживает победу: тезис, что истины лучше всего удовлетворяют цели приобретения истин, столь же бессодержателен, сколь и очевиден.
108
Этот и последующие абзацы являются ни в коей мере не изложением, карикатурой, защитой или бесцеремонным отстранением обсуждаемых представлений, но лишь напоминанием о некоторых из связанных с ними проблем и возможностей.