А в то время, когда танкисты дивизии «Мюнхеберг» сидели, скорчившись, в своих щелях, ураганный огонь советской артиллерии сокрушал позиции немецкой пехоты перед советским плацдармом западнее города Кюстрин. Кажется, словно лавина огня падала прямо с неба, словно бронированный кулак бил со всего размаха по блиндажам, дотам и бетонным бункерам, словно великан бросал на окопы немецкой пехоты пригоршни земли размером с железнодорожный вагон.
Здесь вскипала земля, здесь обрушивались бункеры, обваливались целые участки траншей, здесь залпы ракетных установок сметали с лица земли целые артиллерийские батареи. Со страшным грохотом на воздух взлетали склады боеприпасов и военного имущества. Снаряжение, обмундирование и боеприпасы разлетались во все стороны.
С востока подлетали новые эскадрильи бомбардировщиков, они пересекали наш пылающий, изрытый воронками, перепаханный передний край обороны и атаковали находящиеся в ближайшем тылу командные пункты, склады и перекрестки дорог.
Бойцы в щелях теснее прижимались друг к другу, сильнее втягивали голову в плечи.
Командир танкового взвода фельдфебель Хартман – со времен танкового сражения под Курском его грудь украшал Немецкий крест в золоте – первым преодолел шок, вызванный мощью ураганного огня советской артиллерии. Он отодвинулся от стенки траншеи, покрытой липкой грязью, и осмотрелся. Хартман увидел, что все его бойцы сидят на корточках на дне траншеи. Здесь унтер-офицер Райнварт, долговязый неуклюжий уроженец Гамбурга, его первый стрелок-наводчик. Позади него, согнувшись в три погибели, острый на язык берлинец Рамлау, его заряжающий, который обычно замолкал только тогда, когда что-нибудь жевал. Правда, сейчас даже он лишился дара речи. Здесь же ефрейтор Бринкман, тихоня из Бадена, механик-водитель, и, наконец, стрелок-радист Хольберг, родившийся в Саксонии. Слава тебе господи, подумал Хартман, все пока еще живы – экипаж его боевой машины, танка Pz. IV.
Теперь огневой вал накатывался прямо на них. На танкистов, сидящих на дне щели! Иван разгромил передовые позиции немецких войск. Теперь он переносил огонь своей артиллерии дальше вглубь, на позиции ударного резерва. Одновременно первые эскадрильи советских бомбардировщиков, отбомбившись, улетали на восток. В этот момент огневой вал накрыл убежище танкистов. Разрывы снарядов, свист осколков. Один из сараев мгновенно вспыхнул, как спичка.
Извивающиеся языки пламени жадно лизали потрескивающее дерево.
– Наш драндулет! – испуганно вскрикнул кто-то.
В горящем сарае стояло два танка Pz. IV. Один из бойцов выскочил из щели и помчался к сараю. Хартман громко закричал, приказывая вернуться назад. Но танкист, не обращая на него внимания, продолжал свой бег. В этот момент раздался свист снарядов, затем грохнул взрыв. Яркая вспышка на секунду ослепила бойцов. Пронзительно вскрикнув, солдат на бегу упал как подкошенный и замер.
После этого наступила тишина.
Никто не двигался. Все продолжали лежать. Только после того, как в грязь шлепнулся последний осколок, солдаты начали поднимать голову. Хартман вскочил на ноги. Он осторожно выглянул из траншеи. Земля вокруг была изрыта воронками, один из сараев ярко пылал, потрескивал огонь, балки перекрытия с грохотом падали вниз. Слава богу, подумал Хартман, сарай, в котором находился его собственный танк, остался цел и невредим. Он обернулся, чтобы окликнуть свой экипаж, и у него перехватило дыхание. Его глаза округлились от ужаса, когда он обратил свой взор на восток.
Оказывается, что вся местность там была ярко освещена, как днем. Но не утренним солнцем, которое лишь робко показалось из-за горизонта. И не светом от пылающих деревень и не огнем пожарищ, а ослепительными конусообразными лучами зенитных прожекторов. Русские прожекторные батареи выдвинулись к передовой, направили пучки своих лучей силой в миллиарды свечей[4] на немецкие позиции и залили их ярким светом. Пехотинцы и саперы, которые пережили ураганный огонь советской артиллерии и теперь осторожно выглядывали из своих окопов и траншей, вздрагивали, ослепленные ярким, режущим глаза светом, и закрывали руками глаза.