И разнесло нас надолго. Закружило, заметелило… Подхватило и понесло, как щепки, через всю войну…
Не было ни писем, ни приветов. А кто испытал это, тот по себе знает, что, встретившись после войны, даже мало знакомые люди чуть не обнимались на радостях. После демобилизации в сорок шестом году я приехал в Станьевое. Ракин уже был в море. Встретились мы в колонне парусных реюшек. Обрадовались…
Будет ли в моей судьбе еще такой день? Такая теплынь, такие прекрасные облака над морем, тишина и такой простор? И эти реюшки, прильнувшие бочком друг к другу. Паруса спущены и укреплены на реях вместо тентов. Покажется мне, будто бабуры[1] летели стаей над морем и присели отдохнуть. И оно, тихое, ласковое море, плавно покачивает их.
А под тентом жарники дымят, самовар гущей чищенный, в сверкающих медалях пыхтит, будто и он с войны вернулся. Ломти подового хлеба, еще очень дорогого после войны, и огромные ловецкие витушки — тоже пайковые, и пластованная селедка, истекающая нежным, розовым жиром, и эти разные лица ловцов. Одно у всех сходство: загорелые, а верх лба белый, солнцем не тронутый. Аркадий в военной фуражке, козырек почти на бровях лежит, а глаза внимательные, насмешливые…
А я уже пижоном — ну не то чтобы при галстуке и запонках, но весь штатский. На Аркадии гимнастерка белая — линялая, под стать бровям хозяина, и на ней три нашивочки — две золотые, одна красная. Сколько же нам тогда было лет? Ах, да что теперь вспоминать… И это обычное присловье его: «Давай — бери…»
Муха и Малина
— У нас в минометном батальоне был старшина — Панас. Как его там правильно и верно — не знаю. Панас Булыга все звали.
Старшина исправный, в летах. Строгий до придирчивости. Не дай бог пуговица висит или там хлястик перевернулся — будет разнос. Кто заволынит — тоже разнос.
«Где младший сержант Полумитный?»
«Болеет, тов. старшина».
«Как себе так болеет? Вчера здоровый был, а сегодня болеет? К врачу ходил?»
«Так точно, тов. старшина!»
«Сам ходил?»
«Самолично, тов. старшина».
«Тогда гони его в строй: кто сильно болеет, тот сам до санчасти не дойдет. На носилках понесут — верю! Три дня жрать не просит — больной! Худой и бледный лежит — верю. А у Полумитного такая хвизиономия, что хоть галифе на нее надевай».
«Так у него рука…»
«Отставить разговоры!»
Вот, значит, такой у нас был Булыга. Спаси и помилуй. Я ездовый. У меня две кобылы: Муха и Малина. Обе выбракованы. Не животные — одры.
Я Булыге говорю:
«Пули на них жалко».
«Отставить разговоры. Ты кто? Ты ворошиловский стрелок плюс буденновский всадник! Исполняй приказание комбата: запрягай и ехай, прямым ходом в П. Ф. С.»
— Забыл, поди-ка, что такое П. Ф. С? — это уж Аркадий у меня спрашивает.
— Ничего я не забыл. Продовольственно-фуражный склад.
— Верно, — обрадовался Аркадий, — тогда так. Запрягаю, еду. Везу овсяное довольствие. Потом новая команда — распрягай. Это ничего. Это нам надо. Распрягаться мы любим, что Муха, что Малина. Только за супонь возьмешься, они башки из хомутов резво выдергивают. Вот. Пошкандыбали к кормушкам: Малина на переднюю ногу припадает, Муха на все три. Балерины. Мать их лошадь.
Пять минут не прошло, Булыга новую команду подает:
«Ехай в дивизионный склад вещевого довольствия, обмундирование получишь. Понятно?»
«Товарищ старшина! Малину ковать надо, а у Мухи бабки сбитые».
«Отставить разговор! Исполняй сверхспецзадание!»
Веришь, друг, жизнь пройдет, а я этих тварей не забуду. Муха Малине ухо надгрызть успела. Нашла закуску. А Малина Мухе копытом до рыла дотянулась. Фингал под глазом поставила.
Ты видал синяк у кобылы? То-то! Чего ты видал-то? Хвосты еропланам заносить, это не война. Спаси и помилуй.
Запрягаю, опять еду. Не езда — мученье: Малина пуще прежнего на ногу припадает, Муха и того больше. Чистый вальс «Дунайские волны». Кнутом Муху огреешь — Малина встанет. Бастует. Малину вытянешь — Муха в обморок падает.
А между прочим, пока Аркадий рассказывает, подмигивает, посмеивается, дело-то идет. Одна сетка уже готова. Разобрал подборы: груза к грузам, поплавки к поплавкам. Ловко сетку в куклу связал, за другую взялся. Сказал довольно: «Руки дело знают».
— Приехал я на склад. Не приехал — дополз. Рожи что у Мухи, что у Малины кислые. Дружка на дружку глядеть не желают — обиженные. Я их, что ли, кусаться да лягаться учил? Жили бы мирно. Дышло не забор. А скажу так — ездовые лошади ссорятся редко.