В посудном магазине на одного американского дипломата буквально напали, когда он посадил дочь на плечи, чтобы девочка нечаянно чего-нибудь не разбила. По его словам, к нему со всех концов магазина подходили женщины, говоря, что так делать нельзя, что девочка будет сутулиться!
Однажды я увидел двух мальчиков, которые пробирались через сугробы около Кремля. Сгребавшие снег две полные женщины в оранжевых куртках гневно закричали ребятам, чтоб те остановились, вернулись и больше там не ходили. Мальчики не обратили на них никакого внимания и спокойно продолжали свой путь. Поначалу мне это показалось еще одним классическим примером абсурдного запрета: ну почему нельзя ходить возле Кремля? Только услышав разговор этих двух женщин, я понял причину их беспокойства. Одна сердито сказала второй: «Вот сорванцы, ноги насквозь промочат!»
Забота о ближнем — как взрослом, так и ребенке — свойственна всему советскому обществу и являет собой смесь природных инстинктов и социальных манер. Как-то у светофора Дебору (жена автора. — Примеч. перев.) сурово отчитал водитель остановившейся рядом с нею машины за то, что у нее грязный автомобиль (за это, кстати, вас может оштрафовать милиционер). В дипломатическом зале аэропорта Внуково, когда в Москву в январе 1976 года приехал госсекретарь США Генри Киссинджер, один американский дипломат, политический советник посольства США Маршалл Бремент, получил выговор за то, что стоял на летном поле без шапки. Отругал его министр иностранных дел СССР Андрей Громыко.
Безусловно, все это делается из самых добрых побуждений, особенно если речь идет о детях. Даже самый официальный русский тает при виде маленького ребенка, переходя на чудесный ласковый язык:[1]«мокренький», «хорошенький» вместо «мокрый», «хороший». Не сосчитать, сколько раз советская таможня пропускала нас без досмотра, если плакали от усталости после долгого полета наши дети. Маленькое, усталое, плачущее лицо служило пропуском в глазах даже самого строгого инспектора.
Все государственные учреждения также очень внимательно относятся к детям. Во время школьных каникул телевидение большую часть дневной программы уделяет им. 106 кукольных театров и 77 цирков устраивают дополнительные дневные представления. В каждом городе огромные средства тратятся на кружки по интересам, секции, музыкальные школы и другие всевозможные формы организации досуга детей. По всей стране в метро висят объявления, призывающие пассажиров уступать места гражданам с детьми и ветеранам. Около крупных вокзалов на стоянке такси есть даже отдельная очередь для родителей с детьми.
В нашем доме дети совершили целый переворот в личности домоуправляющего. Он носил гордое звание «комендант», ходил в форменной куртке, но жалобы на протекающую крышу или неработающее отопление оставлял без внимания. Когда же жильцы дома, собравшись, превратили маленькую площадку для автомобилей во дворе в игровую, комендант — по собственной инициативе — проявил просто невероятную активность. Откуда-то появился целый парк аттракционов: две карусели, качели, скамейки. Все это домоуправляющий с помощью двух рабочих раскрасил в яркие цвета. Когда я стал его благодарить, восхищаясь тем, что он за столь короткий срок сумел все это достать (непростая для СССР задача), он улыбнулся и сказал: «Дети — наше будущее».
…Вообще, в Советском Союзе все недостатки системы скрыты за глазурью аккуратности и упорядоченности, и ребенку дают мало возможности самовыражаться. Войдите в любой, даже прекрасно оборудованный советский детский сад и вы увидите, что всей деятельностью детей руководит преподаватель. В одном углу большие синие кубы сложены в виде красивой лодки, что пятилетнему ребенку сделать явно не под силу. В другом углу строительные блоки дети используют, чтобы строить город — по рисунку, а не просто складывать самую, самую, самую высокую башню. В уголке природы стоит клетка с попугаем, аквариум с рыбками и несколько цветов в горшках, причем все это так аккуратно, что явно сделано не руками ребенка.
Посторонний человек, зашедший в хороший западный школьный класс, довольно быстро сможет составить себе представление о том, какие в нем учатся дети: читая рассказы, рассматривая рисунки и другие предметы детского творчества, как это привыкли делать американские родители, глядя на акварельные рисунки или портреты одноклассников. В советских же классах на полках и стенках нет ничего, сделанного детьми, и невозможно понять, кто здесь учится.
Школьнику нечасто представляется возможность испачкать руки, занимаясь лепкой или оформлением, скажем, класса. Нет ничего экспериментального, такого, что говорило бы ребенку: «Погляди на меня. Что я такое? Что ты сможешь из меня сделать?» Например, нет стола, на котором бы стояли различные твердые и мягкие предметы — специально для того, чтобы их трогать и обсуждать. Нет стола с детскими книгами, чтобы дети могли при желании подойти и полистать книжку. После нашего визита в детский сад № 104 Дебора заметила, что в саду нет ни одной комнаты, посвященной творческому анализу мира, такой комнаты, где ребенку все бы говорило: «Слушай, твое восприятие так важно!»
1
В английском языке нет уменьшительно-ласкательных суффиксов, аналогичных русским «-чек», «еньк» и т. д.