Стаций Публий Папиний. Фиваида

в жесткие кудри вплелась, где лавр уже был; но богиню
крутость и шага размах выдают. У лидийской царицы
Амфитриониад[70] так вызвал улыбку, сменивши
грозный убор на сидонский наряд: не ладили с платьем
плечи, он прялки смешал и десницею рушил тимпаны.
650 Но обретает тебя не позорящим жертвенной чести,
нет, но достойным ее, Менекей[71]: пред башней Диркейской
ты у огромных ворот распахнутого порога
встав, данайцев сражал, а с тобою — маворсов Гемон[72].
Но — несмотря на общую кровь и братское сходство —
ты — впереди, вкруг тебя взгромождаются груды сраженных.
Каждый впивается дрот, за каждым ударом — убийство,
зорки десница и дух (а ведь Доблесть еще не вмешалась!),
даже непразден убор, и сама свирепствует, мнится,
Сфинга, хранящая шлем[73]: от зрелища крови взъяряясь,
660 изображенье дрожит и медь обагренная блещет.
Воину сжала тогда рукоять и десницу богиня:
"Юноша смелой души, которого самым достойным
Маворс признал из всего оружного племени Кадма, —
битвы земные оставь, ты доблести высшей потребен:
звезды зовут, — направь к небесам отважную душу.
Этим вблизи хмельных алтарей томится родитель,
этого ждет Аполлон: и огонь, и вещие жертвы
требуют сына земли взамен всей крови фиванской.
Знаменья эти Молва разнесла, — ободрились кадмейцы:
670 верят в тебя. Вмести же богов и удел благородный!
Шествуй, молю, и спеши, — а не то упредит тебя Гемон".
Так говорит и могучую грудь замершего гладит
молча десницею, в нем себя самоё оставляя[74].
И не быстрей кипарис, пораженный молнии вспышкой,
впитывает и стволом и вершиною лютое пламя,
нежели юноши дух, подчинившийся знаменьям многим,
грудь распрямляет ему и любовью к погибели полнит.
Но уходящей узрев и поступь, и облик и видя,
как от земли в облака Манто вырастает внезапно, —
680 замер: "Кто б ты ни была, и я за тобою, богиня, —
без промедленья иду", — говорит и, уже отступая,
на стену рвущегося поражает пилосца Агрея.
Оруженосцы ведут утомленного, "мир приносящим"
люд величает его, и "спасителем града", и "богом",
и — ликованья полны — похвалами его разжигают.
Он уже к стенам, спеша в задохнувшемся беге, подходит,
радуясь, что на пути родителей жалких не встретил;
вдруг — отец, — и оба стоят, безмолвствуют оба,
долу ланиты склонив. Наконец, изрекает родитель:
690 "Что приключилось? Куда ты уходишь в разгаре сраженья?
Битвы важнейшие есть? Почто столь взгляды суровы, —
сын, умоляю, ответь. Почто эта лютая бледность,
взоры твои почему в отцовы глаза не посмотрят?
Ах, ты узнал о пророчестве… — Сын, но прошу тебя — ради
лет и твоих, и моих, и во имя сосцов материнских:
нет, не верь, мой мальчик, жрецу! Да может ли небо
старца сего побуждать нечестивого — с ликом незрячим,
взором угасшим? — Ведь он, чудовище, так же наказан,
как и Эдип. А что если сей силок хитроумный
700 выдумал царь? Ему ль не страшна в опасности наша
знатность, а также твоя над вождями стоящая доблесть?
Речи — его, может быть, а мы-то их божьими числим.
Он научил! — Натяни поводья горячего духа,
остановись, помедли хоть миг: порыв не бывает
добрым слугою[75]. Молю, послушайся и не упорствуй.
Зрелость пускай и твои виски сединою пометит,
станешь родителем сам и тогда, мой храбрец, испытаешь
этот же страх… — Так не дай моему сиротствовать дому!
Что же? Тревожат тебя и другие отцы, и чужие
710 родичи? — Но постыдись: над своими сжалься сначала!
Здесь благочестие, здесь почтительность, там же — лишь слава,
и легковесная честь, и хвалы — пустые для мертвых.
И не как робкий отец не пускаю: вмешайся в сраженье,
к ратям данайским ступай и в гущу мечей устремленных, —
я не держу, — я готов омывать ужасные раны
или кровавый поток осушать, несчастный, слезами,
снова и снова тебя отправлять в жестокую сечу.
Это полезней для Фив". — И к нему, раскрывая объятья,
тянется, но — ни слезами его, ни речью не тронут
720 сын, обреченный богам; наученный хитрости ими,
он, подошедши к отцу, рассевает его опасенья;[76]
"Нет, ты ошибся, отец, ты не ведаешь подлинных страхов, —
ни уговоры ничьи, ни вещанья безумных пророков
не побуждают меня и не трогают (пусть хитроумный
это себе Тиресий поет и дочери), — даже
если бы сам Аполлон безумствовал мне из святилищ[77].
В город случайно меня возвратила тяжелая с милым

70

Стих 646-649 у ливийской царицы Амфитриониад… — Во искупление убийства Ифида Геракл был рабом у лидийской царицы Омфалы (см. Софокл. "Трахинянки", 248 слл.; Аполлодор. "Мифологическая библиотека", II, 6, 3: Овидий. "Героини", IX, 53 слл.; Сенека. "Геркулес безумный", 465 слл.; "Федра", 325 слл.).

71

Стих 651 …Менекей… — История Менекея изложена у Еврипида ("Финикиянки", 911 слл.); ср. Павсаний. "Описание Эллады", IX, 25, 1; Цицерон. "Тускуланские беседы", I, 116; Ювенал. "Сатиры", 14, 240.

72

Стих 653 …Гемон — старший брат Менекея.

73

Стих 659 …Сфинга, хранящая шлем… — См. примеч. к VII, 252.

74

Стих 673 …в нем себя самое оставляя. — Ср. Силий Италик. "Пунические войны", II, 515 слл. (богиня Верность внушает любовь к себе).

75

Стих 704-705 …помедли хоть миг, порыв не бывает добрым слугою. — Ср. Тит Ливий. "От основания города", XXII, 39, 22: "В спешке все неясно и недостоверно, торопливость неосмотрительна и слепа". Ср. также Еврипид. "Финикиянки", 452 слл.; "Умоляющий", 419 слл.

76

Стих 721 …он, подошедши к отцу, рассевает его спасенья… — Ср. Еврипид. "Финикиянки", 991 слл.

77

Стих 726 …сам Аполлон, безумствовал мне из святилищ. — Ср. Вергилий. "Энеида", III, 92.