Вера в бога
В 1890/1891 учебном году Сосо был вынужден остаться в классе на второй год из-за происшествия с фаэтоном, но он принялся за занятия с еще большим упорством. Те, кто знал его, вспоминали, будто бы он никогда не опаздывал на уроки и все свое свободное время проводил за книгой — и эти утверждения производят впечатление правды[98]. «Это был очень способный мальчик, неизменно шедший первым учеником в своем классе», — вспоминал его бывший школьный товарищ, добавляя, что «Первым он был и во всех играх и развлечениях». По воспоминаниям некоторых одноклассников, Сосо возмущался, когда мальчиков-грузин ставили в угол в наказание за то, что они разговаривали на родном языке; другие вспоминали, что он не боялся просить учителей, носивших впечатляющие форменные мундиры с золотыми пуговицами, за других учеников. Если Сосо действительно заступался перед учителями за учеников, то, вероятно, потому, что учитель русского языка — носивший кличку «жандарм» — выбрал его в качестве старосты класса, обязанного следить за дисциплиной. Но какую бы роль он ни играл в качестве посредника, все учителя, включая и грузинских, ценили усердие Сосо и готовность отвечать у доски[99]. Он пел русские и грузинские народные песни, романсы Чайковского, изучал церковнославянский и греческий языки, и его выбирали читать литургию и петь псалмы в церкви. Он получил от училища награду: псалтырь с надписью «Иосифу Джугашвили <…> за превосходные успехи, примерное поведение и превосходное чтение псалтыря»[100]. Один его одноклассник с восхищением вспоминал, как Сосо и другие хористы «в своих стихарях, коленопреклоненные, с поднятыми лицами поют ангельскими голосами вечерню перед другими мальчиками, распростертыми в неземном экстазе»[101].
Во всем этом присутствовала и прозаическая сторона: ради того, чтобы свести концы с концами, Кеке убиралась в училище (за 10 рублей в месяц). Возможно, что она также работала прислугой в доме у директора училища, хотя в какой-то момент получила постоянное место швеи в местной «модной» лавке и, наконец, перебралась с сыном в квартиру на Соборной улице в Гори[102]. Однако вскоре Сосо за успехи в учебе был освобожден от платы за обучение и даже стал получать ежемесячную стипендию в 3 рубля, впоследствии возросшую до 3 рублей 50 копеек, а затем и до 7 рублей. Возможно, это лучшее доказательство того, что мальчик из распавшейся семьи выделялся как один из лучших учеников в Гори[103]. Окончив школу весной 1894 года, в солидном возрасте в 15 с половиной лет, он мог бы поступить в Горийскую учительскую семинарию, что стало бы еще одним шагом вверх по социальной лестнице. Появился и еще более привлекательный вариант: учитель пения Симон Гогличидзе, переводившийся в Тифлисскую учительскую семинарию имени царя Александра, пообещал, что может устроить своего лучшего горийского ученика на заветное полностью оплачиваемое место в государственном учебном заведении. Это было очень заманчивое предложение в глазах малоимущей семьи. Но вместо этого Сосо сдал вступительные экзамены в Тифлисскую духовную семинарию, решив стать священником. Он получил отличные оценки почти по всем экзаменам — на знание Библии, по церковнославянскому, по русскому, на знание катехизиса, по греческому, по географии, по чистописанию (хотя и не по арифметике) — и был зачислен в семинарию. Сбывались его мечты. Тифлисская семинария — наряду со светскими гимназиями этого города для мальчиков и девочек из зажиточных семей — представляла собой высшую ступень образовательной лестницы на Кавказе, где власти Российской империи не пожелали создавать университет. Шестигодичное обучение в семинарии (куда обычно поступали в 14-летнем возрасте) как минимум давало возможность получить место приходского священника или деревенского учителя в сельской Грузии, но для более амбициозных учеников семинария могла послужить трамплином для поступления в один из университетов империи.
В рамках биографического жанра как такового троп несчастного детства — итог увлечения фрейдизмом — стал играть чрезмерно большую роль[104]. Это слишком простой путь, даже в тех случаях, когда речь идет о персонажах, у которых было действительно несчастливое детство. Детские годы будущего Сталина, безусловно, выдались непростыми: болезни и несчастные случаи, вынужденные переезды, стесненные обстоятельства, разорившийся отец, любящая, но суровая мать, про которую ходили слухи, что она шлюха. Но во взрослом возрасте, несмотря на пристрастие диктатора к проявлениям бурного негодования, решившим участь большинства его коллег по революции, он не выражал особого гнева по отношению к своим родителям или к детским невзгодам. Будущий кремлевский вождь не сталкивался с теми придворными кровавыми интригами, среди которых проходило детство Ивана Грозного или Петра Великого (с которыми его часто будут сравнивать). Отец Ивана умер от фурункула, когда мальчику было три года; его мать была убита, когда ему шел восьмой год. Осиротевший царь Иван Грозный по милости своих регентов был вынужден выпрашивать еду, в то время как у него на глазах шла кровопролитная борьба за власть между элитами, выступающими от его имени, и это вызвало у него страх перед грозившей ему самому гибелью от рук убийц. Молодой Иван пристрастился отрывать крылья у птиц и выбрасывать из окон кошек и собак. Отец Петра Великого умер, когда ему было четыре года. Впоследствии жизни мальчика угрожали различные придворные группировки, связанные с двумя вдовами его отца. После того как Петра в 10-летнем возрасте провозгласили царем, проигравшая группировка подняла бунт, и маленький Петр видел, как родичей и друзей его матери бросали на копья. Вообще говоря, некоторые авторы преувеличивают ужасы, пережитые Иваном и Петром в детстве, предлагая псевдопсихологические объяснения жестокостей их правления. И все-таки в отношении малолетнего Джугашвили можно сказать лишь то, что, возможно, однажды в его присутствии отец бросился на мать с ножом.
98
Островский.
99
Каминский, Верещагин.
100
Каминский, Верещагин.
101
ГФ ИМЛ. Ф. 8. Оп. 2. Ч. 1. Д. 10. Л. 23–47 (Гогличидзе). Д. 54. Л. 202–215 (Котэ Чарквиани); Montefiore,
103
Этот момент фигурирует не только в отечественных мемуарах сталинской эпохи, но и у эмигранта Иремашвили: Iremashvili,
104
Rank,