Именно в этом модернизирующемся городском окружении Джугашвили — который к 1894 году снова был в Тифлисе — поступил в семинарию и достиг совершеннолетия, став не священником, а марксистом и революционером[118]. Марксизм, ввезенный в Грузию в 1880-е годы, как будто бы обещал мир несомненных фактов. Но Джугашвили не сам открыл для себя марксизм. Роль революционного наставника для будущего Сталина сыграл двадцати-с-чем-то-летний воинствующий бунтарь Владимир (Ладо) Кецховели (г. р. 1876), и его подопечный впоследствии называл себя учеником Ладо[119]. Тот был пятым из шести детей священника из деревни рядом с Гори. Будучи на три года старше Джугашвили, вместе с которым он учился сперва в духовном училище в Гори, а затем в духовной семинарии в Тифлисе, Ладо пользовался громадным авторитетом среди семинаристов. Под влиянием Ладо молодой Джугашвили, и без того энергично занимавшийся самообразованием, открыл в себе призвание быть агитатором и учителем, который раскрывает темным массам глаза на социальную несправедливость и предлагает им мнимое универсальное лекарство.
Грузинский культурный национализм
В отличие от маленького Гори, в главном городе Кавказа разворачивалась грандиозная драма зарождения современности, но Иосиф Джугашвили почти не видел город, по крайней мере на первых порах. Его непосредственное окружение, духовная семинария, носила прозвище Каменный мешок, будучи четырехэтажным бастионом с фасадом в стиле классицизма. Если на вершине местной иерархии учебных заведений стояла главная классическая гимназия, то семинария — более доступная для бедной молодежи — не слишком отставала от нее. Здание семинарии, в которое она переехала в 1873 году, находилось на южном конце проспекта Головина, на Ереванской площади, и было куплено православной церковью у сахарного магната (Константина Зубалашвили). Для сотен учащихся, проживавших на верхнем этаже, в дортуаре открытого типа, день обычно начинался в 7 утра и заканчивался в 10 вечера. За утренней молитвой, на которую их сзывал колокол, следовали чай (завтрак), занятия до двух часов дня, обед в три часа дня, прогулка на свежем воздухе, на которую выделялось около часа, перекличка в пять часов, вечерний молебен, чай (легкий ужин) в восемь часов, выполнение домашних заданий и отбой. «День и ночь мы трудились в казарменных стенах, чувствуя себя заключенными», — вспоминал еще один горийский Сосо, Иосиф Иремашвили, который, как и молодой Сталин, попал в семинарию через Горийское духовное училище[120]. Учащиеся иногда получали отпуска, чтобы навестить родную деревню или город, но вообще немного свободного времени у них бывало лишь по воскресеньям — но только после православных молебнов, во время которых приходилось выстаивать по три-четыре часа на каменных плитах. Посещение театра и других святотатственных развлечений было запрещено. Однако некоторые семинаристы осмеливались выбираться в город после вечерней переклички, невзирая на то что в дортуаре время от времени проводились ночные проверки с целью пресечь чтение нелегальной литературы при свете свечей или занятия онанизмом.
Такой строгий режим не мог не быть угнетающим для подростков-семинаристов, привыкших к семейной снисходительности и вольным играм на улице, но в то же время семинария предоставляла бесконечные возможности для страстных споров с соучениками о смысле жизни и их собственном будущем, а также для знакомства с новыми книгами и приобщения к знаниям. Разумеется, речь в первую очередь шла о священных книгах, о церковнославянском языке и истории Российской империи. Иосиф (Сосо) Джугашвили, оказавшись в своей стихии, учился хорошо. Он стал ведущим тенором в семинарском хоре, что было заметным достижением с учетом того, сколько времени мальчики проводили в церкви и готовились к церковной жизни. Кроме того, он жадно читал книги и завел тетрадку, чтобы записывать свои мысли и идеи. В классе он получал в основном четверки, хотя и заработал пятерку за духовное пение, а также пять рублей за несколько выступлений в оперном театре. В первые годы учебы он получил тройки только за итоговое сочинение и по греческому. За поведение ему ставили пятерки. На первом году Джугашвили оказался восьмым по успеваемости в группе из двадцати девяти человек, а на второй год находился уже на пятом месте. Но на третий год обучения (1896/1897) он скатился на шестнадцатое место (из двадцати четырех), а на пятом году был двадцатым (из двадцати трех), провалив экзамен по Священному Писанию[121]. Поскольку места в классе распределялись в зависимости от успеваемости, Джугашвили сидел все дальше и дальше от учителей. Он утратил интерес даже к своему любимому хору, отчасти из-за постоянных проблем с легкими (хроническая пневмония)[122]. Но главной причиной, вызвавшей у него снижение интереса к учебе и плохую успеваемость, являлся культурный конфликт, порожденный силами модернизации и политической реакцией.
120
Iremashvili,
121
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 21, 29, 665. Эта тема удачно раскрыта в: Kun,
122
Kun,