Кроме того, Каменев дал Сталину экземпляр книги Макиавелли «Государь» в переводе на русский (1869), хотя этот итальянский политический теоретик едва ли был нужен русским революционерам[230]. Сергей Нечаев (1847–1882), сын крепостного и основатель тайного общества «Народная расправа», в 1871 году заявил: «Нравственно все, что способствует торжеству революции, безнравственно все, что мешает ему»[231].
Так под влиянием Ладо начался путь будущего диктатора в революцию; эти годы (1898–1903) вместили в себя его работу в качестве агитатора и просветителя рабочих, выбор кровавой конфронтационной стратегии при проведении первомайской демонстрации в Тифлисе, создание нелегальной марксистской типографии, соперничавшей с легальной, обвинения в провоцировании полицейской резни и в расколе партии в Батуме, долгое и тягостное тюремное заключение на западе Грузии, тайное пресмыкательство перед кавказским генерал-губернатором, недолгую ссылку в морозной Сибири, подозрения в сотрудничестве с полицией, жизнь в бегах. Джугашвили, этот набожный мальчик из Гори, почти в мгновение ока перешел от проноса книг Виктора Гюго в Тифлисскую семинарию к участию — пусть даже на абсолютно вторых ролях — в глобальном социалистическом движении. Причиной этого главным образом была не какая-то присущая Кавказу культура беззакония, а царившие в Российской империи глубочайшая несправедливость и репрессии. Юные горячие головы с готовностью вступали в открытое противоборство с режимом, воображая, что они измеряют глубины непреклонности самодержавия. Однако вскоре этот воинственный, рискованный подход был взят на вооружение даже теми социалистами-марксистами, которые долго выступали против этого — такими людьми, как Жордания и Джибладзе с их журналом «Квали». Царская политическая система и условия, сложившиеся в империи, подталкивали к воинственности. На Кавказе, как и в империи в целом, левые обычно перескакивали этап агитации за создание профсоюзов — которые оставались в России под запретом намного дольше, чем в Западной Европе, — и переходили сразу к насильственному свержению репрессивного строя[232].
Даже официальные круги выражали озабоченность (во внутренней переписке) существованием мощных источников бунтарских настроений: жестокость фабрично-заводского режима переступала всякие пределы; помещики и их управляющие обращались с освобожденными крестьянами как с рабами; при этом любые попытки исправить эту ситуацию преследовались как измена[233]. «Сперва ты убеждаешься в том, что существующие условия негодны и несправедливы, — впоследствии убедительно объяснял Сталин. — Потом ты решаешь сделать все, что в твоих силах, чтобы их исправить. При царском режиме любая попытка чем-нибудь реально помочь народу ставила тебя вне закона; тебя начинали преследовать и травить как революционера»[234]. Если жизнь при царизме сделала его, как и многих других молодых людей, уличным бойцом-революционером, то Джугашвили в то же время подавал себя как просветителя — хотя на тот момент он занимался просветительством почти исключительно в устной форме, — а также как изгоя и аутсайдера, выскочку, бросившего вызов не только царской полиции, но и непонятливому революционному истеблишменту во главе с Жорданией[235]. Стремясь встать во главе протестующих рабочих, Джугашвили достиг лишь частичного успеха. Тем не менее он проявил себя мастером по созданию сплоченных групп молодых людей, подобных ему самому. Как вспоминал один враждебно настроенный грузин-эмигрант, «От всех других большевиков Коба отличался безусловно большей энергией, неустанной трудоспособностью, непреодолимой страстью к властвованию, а главное своим огромным и своеобразным организаторским талантом», нацеленным на воспитание «преданных ему людей, при посредстве которых стремился <…> держать всю организацию в своих руках»[236].
234
Davis, «Stalin, New Leader»; Davis,
235
Первые две работы в «Сочинениях» Сталина были опубликованы в 1901 г. в «Брдзоле», правда, без подписи автора. Его первая опубликованная и подписанная работа, не считая его романтических стихотворений, датируется 1 сентября 1904 г.: Сталин.