Сотни функционеров режима, от местных партийных боссов до военнослужащих и послов в других странах, получали стенограммы этих собраний для ознакомления. В свою очередь, эти функционеры должны были обсуждать их с подчиненными, так как стенограммам приписывалась дидактическая роль. Но что могли сказать по сути этих заседаний в верхах должностные лица, пытавшиеся одеть и накормить рабочих, склонить крестьян к продаже хлеба или отстаивать советские интересы за рубежом? Кто управлял страной? Разумеется, что бы ни думали эти функционеры, с учетом сетей взаимного надзора и сверхподозрительной атмосферы, все более насаждавшейся Сталиным, им приходилось быть осмотрительными и держать свои мысли при себе. Между тем пленум по требованию Сталина одобрил резолюции с требованием «более решительного наступления на кулака», а также о возможности «перейти к дальнейшему, более систематическому и настойчивому ограничению кулака и частника»[3660]. Урожай 1926/1927 года был на несколько миллионов тонн ниже, чем в 1925/1926 году, из-за плохой погоды, не позволившей убрать хлеб в ряде регионов. Хуже того, в октябре 1927 года произошло резкое сокращение поставок зерна, не достигавших и половины от поставленного на ту же дату годом ранее. Крестьяне пускали зерно на корм мясному и молочному скоту, дававшему более высокие прибыли, а также запасали хлеб впрок в условиях угрозы войны. На руках у них имелось достаточно денег для того, чтобы уплатить налоги и дожидаться роста цен на сельскохозяйственную продукцию. Вследствие провала хлебозаготовок режим столкнулся с перспективой того, что к весне в северных городах и в Красной армии мог начаться голод. Главный торговый журнал в октябре 1927 года указывал, что может понадобиться «контролируемое распределение, карточная система, охватывающая все население»[3661].
Десятая годовщина: предлог для репрессий
Сталин проповедовал теорию о том, что поскольку действия оппозиционеров демонстрируют внутреннюю разобщенность и слабость, они объективно являются предателями, непреднамеренно подающими сигнал к иностранной интервенции, но сейчас к этим соображениям прибавился новый, зловещий аспект. 1 ноября 1927 года Молотов заявил в «Правде», что «борьба» оппозиции со Сталиным — лишь маскировка, за которой скрываются злонамеренные нападки на партию. «…заострение борьбы на личных нападках и на травле отдельных лиц, — утверждал Молотов без малейшей иронии, — может служить прямым подогреванием преступных террористических настроений против лидеров партии». Возможно, в этой статье партийные оппозиционеры впервые выставлялись как будущие убийцы. 5 ноября, также в «Правде», Молотов, снова играя роль рупора Сталина, добавлял, что «из выгребной ямы оппозиции исходит явный левоэсеровский душок»[3662]. Левые эсеры в большевистском нарративе являлись заговорщиками.
В тот же день, в преддверии десятой годовщины революции, Сталин принял делегацию симпатизировавших СССР иностранцев из многих стран — всего 80 человек, — и получил от них вопрос о полномочиях советской тайной полиции. Согласно помещенному в «Правде» отчету, Сталин защищал ОГПУ, заявляя, что «Этот орган более или менее аналогичен Комитету общественной безопасности, созданному во время великой Французской революции», и предположил, что зарубежная буржуазия занимается очернением советской тайной полиции. «С точки зрения внутреннего состояния положение революции до того прочно и непоколебимо, что можно было бы обойтись без ГПУ, — сказал он, но добавил: Мы — страна, окруженная капиталистическими государствами. Внутренние враги нашей революции являются агентурой капиталистов всех стран. Капиталистические государства представляют базу и тыл для внутренних врагов нашей революции. Воюя с внутренними врагами, мы ведем, стало быть, борьбу с контрреволюционными элементами всех стран. Судите теперь сами, можно ли обойтись при этих условиях без карательных органов вроде ГПУ». Иностранцы якобы бурно аплодировали[3663].
Политический режим ощутимо ужесточился. Когда Каменев и Раковский попытались обратиться к московской партийной организации, их постоянно перебивали криками, не давая им говорить. Заранее срежиссированное голосование якобы закончилось с результатом 2500:1 не в их пользу[3664]. Такой была ситуация 7 ноября 1927 года, в день десятой годовщины революции, когда Сталин и прочие вожди в десять утра поднялись на кубообразный мавзолей, где им предстояло принимать ежегодный парад. Кинокамеры запечатлели сперва красноармейские части, а затем рабочих с крупнейших заводов, прошедших по площади стройными колоннами. Центр Москвы превратили в вооруженный лагерь на тот случай, если оппозиция попытается устроить контрдемонстрацию на и около Красной площади. Оппозиционных демонстрантов в тот день набралось немного и Сталин с ОГПУ заранее расставили повсюду агентов в штатском и прочих, готовых наброситься на любого оппозиционера, который бы попытался поднять плакат или выступить с речью. Некоторые оппозиционеры, вышедшие на демонстрацию вместе со своими трудовыми коллективами, пытались поднимать портреты Троцкого вместе с портретами Ленина. Кое-кому из них ненадолго удавалось нарушить официальный ход торжеств на Красной площади, выступая с импровизированными речами и поднимая транспаранты («Против кулака, нэпмана и бюрократа!») в углу этого большого общественного пространства. Но защитники режима во главе с сотрудниками ОГПУ в штатском избивали их и бросали за решетку[3665]. Сколько демонстрантов имели представление о том, что происходит, неизвестно. В стране уже не существовало независимых газет, которые могли бы освещать действия оппозиции[3666]. Троцкий и Каменев объехали улицы Москвы на автомобиле, но на одной из небольших улиц около площади Революции их встретили неодобрительным свистом и стрельбой в воздух. Сторонники режима разбили в машине окна[3667]. Тем же вечером для Сталина устроили предварительный показ фильма Сергея Эйзенштейна «Октябрь» о событиях 1917 года, и Сталин заставил его вырезать кадры с Троцким и внести изменения в образ Ленина («Либерализм Ленина не ко времени»)[3668].
3663
Сталин.
3665
Фельштинский.
3666
«Замах на рубль, удар на копейку», — пренебрежительно отмечал симпатизирующий режиму иностранный корреспондент, используя старую поговорку. Reswick,
3667
Volkogonov,
3668
Черток.