Свой вклад в нежелание крестьян расставаться с зерном вносили и слухи о грядущей войне; сибирская партийная организация потребовала остановить «голую агитацию» в печати о неминуемой иностранной интервенции[3736]. Помимо всего прочего, партийные функционеры отвлекались на другие дела. 10-летний юбилей революции, отмечавшийся 7 ноября 1927 года, принес с собой продолжительные застолья, а затем настала пора выборов делегатов на XV съезд партии и сам этот съезд, занявший большую часть декабря. «Власти забыли о хлебозаготовках, — сообщал немецкий шпион, выдававший себя за журналиста, о сельском начальстве в Сибири. — Все партийные руководители, вожди, отбыли в Москву на партийный съезд, юбилейные торжества, заседания Советов и пр., а мелкое партийное начальство, комсомольцы и селькоры думают только о годовщине революции»[3737]. Тем не менее сразу после съезда политбюро провело специальное заседание, посвященное исключительно хлебозаготовкам[3738]. А «Правда» забила тревогу. Неожиданно, как стало известно московскому корреспонденту лондонской Times (3.01.1928), разгорелась публичная дискуссия по поводу «самых жестких способов выкачать хлеб из крестьян».
Сталин усиливал нажим посредством двух каналов. Одним из них была тайная полиция, получившая полномочия на вынесение приговоров помимо судебной системы. 4 января заместитель начальника ОГПУ Ягода приказал всем региональным отделениям тайной полиции немедленно «произвести аресты наиболее крупных частных хлебозаготовителей <…> Следствие провести быстро, доказательно. Дела направьте [в] Особое совещание. Результаты влияния [арестов на] рынок сообщите немедленно»[3739]. Сталин желал свести к минимуму явное вмешательство тайной полиции («Прекратите печатание сообщений о наших операциях в связи с хлебозаготовками», — требовал в январе 1928 года от Всеволода Балицкого, главы ОГПУ на Украине, начальник ОГПУ Вячеслав Менжинский[3740].) Другим каналом являлся партийный аппарат: всего за месяц, начиная с 14 декабря (еще во время съезда партии), по всем крупным партийным организациям были разосланы четыре секретных циркуляра, составленных в очень резких выражениях[3741]. Эти циркуляры сдвигали крайний срок уплаты налогов на крестьян на 15 февраля 1928 года (с 1 апреля), а страховых платежей — на 15 января (с 31 января), причем власти вынуждали крестьян давать согласие на эти изменения на массовых собраниях[3742]. Однако крестьяне выполняли свои финансовые обязательства, продавая мясо, молочные продукты и шкуры, цены на которые преимущественно устанавливались рынком и были высокими благодаря спросу. Зерно, которое было легко хранить, они по-прежнему придерживали[3743]. Тайная полиция предупреждала в своих внутренних донесениях об усилении «агитации кулачества» — то есть об идущих среди крестьян дискуссиях о том, стоит ли придерживать хлеб до весны в ожидании более высоких цен[3744].
Члены политбюро, озабоченные перспективой весеннего голода и городских волнений в случае перебоев с продовольствием, а также тем ущербом, который понесет индустриализация в отсутствие экспорта зерна, осторожно соглашались со Сталиным, требовавшим «чрезвычайных мер». В его третьем секретном циркуляре, разосланном 6 января 1928 года, признавалось, что «несмотря на две строгие директивы Центрального комитета об активизации хлебозаготовок, перелома не произошло», и объявлялось о создании комиссии ЦК по хлебу во главе с самим Сталиным, что давало ему не только фактические, но и юридические полномочия на осуществление чрезвычайных мер, сочтенных им необходимыми. Получив эти дополнительные полномочия, Сталин добился расширения закона о спекулянтах, применявшегося ОГПУ к частным торговцам — статьи 107 Уголовного кодекса — на производителей хлеба за повышение цен на товары «путем невыпуска таковых на рынок»[3745]. Одно лишь нежелание продавать зерно, выращенное в частном хозяйстве, могло быть наказано тремя годами лишения свободы и конфискацией имущества. На Украине и на Северном Кавказе были произведены сотни арестов, освещавшихся в СМИ, причем одновременно публиковались сообщения об обнаруженных крупных запасах «укрываемого» зерна[3746]. Сталин полагался в этих регионах на таких верных помощников, как Каганович, партийный босс на Украине, и Андрей Андреев, еще один протеже Сталина, только что назначенный им партийным боссом на обширных землях Северного Кавказа. Но даже на них приходилось давить (Андреев, только что прибывший к новому месту службы, писал в январе 1928 года жене: «Теперь серьезно уже приходится давать директивы, сдерживающие ретивых», что не вполне совпадало с намерениями Сталина)[3747]. Сталин отправил на Северный Кавказ и Микояна, но вместе с Украиной эти регионы сильно недодавали обычную для них норму — две трети всего зерна в стране, производившегося на продажу, — и потому Сталин обратился к Уралу и Сибири, называя их «последними резервами». 9 января политбюро решило командировать двух его ближайших помощников — Вячеслава Молотова и Серго Орджоникидзе — на Урал и в Сибирь соответственно. Однако 12 января Орджоникидзе был объявлен больным и его поездку отменили[3748]. На следующий день Сталин вызвал к себе функционеров, занимавшихся сельским хозяйством, снабжением и торговлей[3749]. Он решил ехать в Сибирь сам[3750].
3736
Данилов.
3737
Cleinow,
3739
Данилов.
3741
3742
Егорова.
3743
Carr and Davies,
3744
Данилов.
3745
3747
Андреев.
3748
3750
Павлова.