Многие сотрудники охранки имели хорошее образование, составляя своего рода «полицейскую интеллигенцию», и собирали библиотеки революционных трудов с целью дискредитации взглядов революционеров[275]. В своей работе они использовали новейшие достижения зарубежных коллег, по примеру лондонской полиции взяв на вооружение книгу Э. Р. Генри об отпечатках пальцев и позаимствовав у немецкой полиции методы ведения картотеки[276]. Впрочем, борьба с террором оказалась грязным делом: иногда охранка сталкивалась с необходимостью позволять террористам осуществлять задуманные ими покушения с тем, чтобы полиция могла по возможности накрыть всю террористическую сеть[277]. Более того, многие осведомители охранки сами совершали политические убийства с тем, чтобы доказать революционерам, что им можно доверять и не лишаться возможности доносить о замыслах террористов. Царская полиция, участвуя в убийствах других царских чиновников, марала свою репутацию и обостряла трения между соперничающими политическими кланами. В результате руководство охранки само попало под полицейский надзор, хотя негодяев в его рядах нашлось меньше, чем тех, кто был убит своими собственными агентами-ренегатами[278]. Кроме того, охранка ощущала презрение со стороны царя Николая II, который почти никогда не удостаивал начальника охранки аудиенций[279]. И все же охранка, не имевшая почти никаких связей при дворе, была единственным органом государства, пустившим подлинные корни в обществе. Более того, несмотря на соучастие этого полицейского учреждения в делах террористов, с которыми оно должно было бороться, и его отчуждение от режима, который оно должно было защищать, охранка записывала на свой счет один успех за другим[280]. Ей удавалось очернять настоящих революционеров, объявляя их полицейскими агентами, и поддерживать те революционные элементы, возвышение которых шло во вред террористическим организациям. Сталина всю жизнь, а затем и после смерти преследовали слухи о том, что он был тайным полицейским агентом (хотя его многочисленные враги так и не доказали этих обвинений)[281]. Льва Троцкого тоже подозревали в сотрудничестве с полицией[282]. Как похвалялся один бывший начальник охранки, «революционеры <…> начали подозревать друг друга, и в итоге ни один заговорщик не мог доверять другому»[283].
Тем не менее умелое насаждение разногласий среди революционеров, по самой своей природе склонных к фракционности, и манипулирование террористами не позволяло ликвидировать самую серьезную уязвимость царского режима. Коренная проблема самодержавия заключалась не в том, что оно подвергалось политической атаке, и не в принципиальной несовместимости авторитаризма с современностью, а в том, что российское самодержавие сознательно делало ставку на архаичность. Царизм душил ту самую модернизацию, в которой он так отчаянно нуждался и которой он в какой-то степени занимался с целью выдержать конкуренцию с другими великими державами[284].
275
Monas, «The Political Police,» 164–90. Начальник московской охранки Зубатов внедрял современное делопроизводство, создавал архивы антропометрических данных и учреждал провинциальные филиалы. Он покончил с собой в 1917 г.: Жилинский.
277
Васильев пишет о некоем Светове, который в составе группы террористов прибыл в Петербург с намерением убить Николая II. Один из знакомых Светова был осведомителем охранки. Но несмотря на то, что замыслы Светова стали известны высшим полицейским чинам, он не был арестован. Полиция рассудила, что не все участники заговора могут быть известны охранке. Вместо этого полиция через кого-то предупредила Светова о том, что он раскрыт, в надежде спровоцировать и бегство всех заговорщиков и выследить их. Непосредственная угроза жизни императору была устранена и хотя некоторые из сбежавших в будущем могли совершить новые попытки политических убийств, полиция теперь по крайней мере была уверена, что знает их всех: Vasilyev,
278
Vasilyev,
279
Lauchlan,
280
Pipes,
281
Levine,
282
Троцкого обвиняли в том, что в 1905 г. он выдал полиции Петербургский совет, и в том, что он с 1902 г. был агентом охранки: Шульгин.
284
Как удачно резюмировал один исследователь, «Старый режим так и не сумел смириться с потребностями современной индустриальной экономики»: Gatrell,