Затеянное Евдокимовым Владикавказское дело развалилось, но он преподнес Сталину еще одно дело, на этот раз из шахтерского города Шахты, зародившееся в 1927 году, в атмосфере военной угрозы, когда ОГПУ стало заново расследовать случаи аварий на производстве в поисках следов саботажа. На этот раз удалось добыть ряд «признаний»[3876]. Материалы Шахтинского дела попали в руки Сталину вскоре после того, как он вернулся из поездки в Сибирь, и подтвердили его подозрения, что кулаки распоясались и что сельские коммунисты якшаются с классовым врагом[3877]. 2 марта 1928 года, в тот же день, когда диктатор получил объемистый отчет о Шахтинском деле с сопроводительным письмом Ягоды, он принял Евдокимова в присутствии Ягоды[3878]. 8 марта политбюро приняло решение о проведении публичного процесса[3879]. На следующий день группа членов политбюро изучила черновой обвинительный акт и полностью переписала его (значительная часть текста была вычеркнута), изменив в нем даты и другие мнимые факты. После публичного оглашения обвинений Николай Крыленко, генеральный прокурор СССР, был командирован в Ростов, третий по величине город РСФСР, и в Харьков, столицу Украинской ССР, получив не более месяца за подготовку к процессу[3880]. Перед судом должны были предстать 53 подсудимых, большинство из которых (35) были горными инженерами, получившими образование до революции; другие были механиками и электриками. С целью максимального эффекта процесс было приказано перенести из Донецкого угольного бассейна в Москву.
Шахтинское дело представляло собой мешанину из фактов, сфабрикованных обвинений и нарушений закона. В ходе расследования деятельности Шахтинской партийной организации выяснилось, что она уделяла мало внимания промышленности (которой должна была заниматься в первую очередь) и погрязла в склоках между фракциями выходцев с Дона (этнических русских) и выходцев с Кубани (этнических украинцев) при преобладании последних[3881]. И все же Донецкий угольный трест, управление которого располагалось в украинской столице, добился впечатляющих успехов в деле возрождения отрасли после разрухи времен гражданской войны: в 1927/1928 году он сумел выдать на-гора 2,5 миллиона тонн угля, превысив уровень добычи 1913 года. Если по всему Союзу добыча угля была механизирована на 15,8 %, то в Шахтинско-Донецком бассейне этот показатель достигал 45 %. Это были серьезные достижения, ставшие возможными лишь благодаря опыту инженеров и управляющих, как и рабочих. В то же время дорогостоящее импортное оборудование нередко использовалось неправильно — либо потому, что оно плохо сочеталось с существовавшей техникой добычи, либо из-за отсутствия квалифицированных наладчиков и операторов. Однобокий курс на увеличение добычи угля наряду с некомпетентной организацией имел своим следствием пренебрежение техникой безопасности, неправильную закладку шахт и их затопление, случаи взрывов. Некоторые подсудимые из Шахт признавались, что снижали рабочим заработную плату и повышали нормы выработки — в полном соответствии с политикой режима, — а также поддерживали связи с бывшими шахтовладельцами: советский режим вербовал их, находившихся в эмиграции, в намерении сдавать их собственность в аренду и возвращать ее к жизни. Один из обвиняемых, горный инженер, признался в получении «средств из-за границы», чтобы взорвать шахту, но шахта, о которой шла речь (Ново-Азовская), была подорвана в 1921 году по приказу Угольного треста, не имевшего возможности восстановить все шахты и решившего завалить некоторые из них по соображениям безопасности. Дополнительным подтверждением обвинениям служили слухи и сплетни. Польский посол был убежден в том, что немецкие специалисты занимались шпионажем (сбором информации) в пользу Германии, хотя и не были причастны к саботажу, однако литовский посол сообщил своему немецкому коллеге, что саботажем в районе Шахт занималась крупная организация, финансируемая поляками[3882].
3876
Роль Евдокимова как организатора Шахтинского дела была признана на XVI съезде партии в 1930 г.:
3877
Шахтинская бомба досталась по наследству Андрею Андрееву, только что назначенному на Северный Кавказ, и он писал Сталину (27 февраля 1928 г.), что Евдокимов прибудет к нему с личным докладом. Андреев.
3878
Данилов.
3880
30 марта Крыленко присутствовал на пленуме Северо-Кавказского партийного комитета, на котором с главным докладом выступил Евдокимов. Крыленко утверждал, что «вопрос об отношении к специалистам должен быть для всех ясен, что без них мы не обойдемся». Ему вторил Андреев: «Одними своими руками построить социализм мы не можем, надо использовать специалистов <…> Я думаю, что есть у нас, хозяйственников, внутреннее недоверие к нашим органам ГПУ, что, дескать, они увлекаются своими исканиями преступлений, перебирают и т. д. Такое недоверие есть. Я думаю, что это недоверие должно быть изжито». Мозохин, Гладков.
3882
Михутина.