Силами модернизации можно было злоупотреблять самым прискорбным образом. В то время как Индия в 1870–1900 годы страдала от массового голода, вывоз зерна в Великобританию вырос с 3 миллионов до 10 миллионов тонн, обеспечивая пятую часть британского потребления пшеницы. «Случаи голода, — признавал в 1907 году один британский чиновник после 35 лет службы, — стали сейчас более частыми и более суровыми»[290]. Но ответственность за это несли сами британцы. Они соорудили в Индии четвертую по протяженности железнодорожную сеть в мире, чтобы извлечь максимум дохода из своей колонии, но железная дорога, вместо того чтобы облегчать жизнь местному населению, оставляла его без еды. Британский вице-король Индии лорд Литтон из принципиальных соображений боролся с попытками местных чиновников делать запасы зерна или вмешиваться в механизмы рыночного ценообразования. Он требовал, чтобы голодающие и умирающие получали еду лишь в обмен на труд, потому что, по его мнению, продовольственная помощь поощряла уклонение от работы (не говоря уже о том, что стоила государству денег). Голодающих женщин, пойманных при попытке наворовать в садах еды, клеймили, а иногда им даже отрезали носы или убивали. Толпы крестьян нападали на землевладельцев и расхищали запасы зерна. Британские должностные лица видели отчаяние населения и доносили об этом в метрополию. Как сообщалось в одном донесении из Индии, «Один сумасшедший выкопал и частично съел тело умершего от холеры, в то время как другой убил своего сына и съел часть мальчика». Китайские императоры из династии Цин противились строительству железных дорог в их стране, опасаясь, что они будут использоваться для колониального закабаления Китая, и это ограничивало возможность бороться с голодом. Тот становился причиной массовых крестьянских восстаний — войны Канудос в Бразилии, Боксерского восстания в Китае (на плакатах у восставших было написано: «Небо не дает дождей. Земля иссохла и потрескалась»). Но в тот момент крестьяне были не в силах сбросить иго формального или неформального империализма.
Рынки и мировая экономика сделали возможным прежде невообразимое процветание, но большей части мира эти блага оставались недоступны. Вообще говоря, новой всемирной экономике подчинялся не весь мир. Существовали обширные территории, не затронутые этими возможностями и процессами. И все же всемирная экономика могла ощущаться в качестве стихийной силы. Электричество вызвало резкий рост спроса на медь (из которой делались провода), втянув в мировую экономику Монтану, Чили и южную Африку и давая им шанс на процветание, но в то же время делая их население уязвимым перед скачками цен на мировых товарных рынках. Это влекло за собой мощнейшие последствия. Помимо эпидемий голода, крах банка в Австрии в 1873 году мог вызвать депрессию, которая охватила даже США, породив массовую безработицу, в то время как в 1880–1890-е годы Африку опустошали рецессии на других материках — а затем она была проглочена в ходе имперской гонки европейскими державами, вооруженными модернизацией[291].
Российская империя отвечала на вызов модернизации с немалым успехом. Благодаря текстильной промышленности она стала четвертой или пятой по величине индустриальной державой мира и была главным производителем сельскохозяйственной продукции Европы, будучи обязана этим достижением своим размерам. Но беда в том, что ВВП на душу населения в России составлял всего 20 % от британского и 40 % от германского[292]. В Петербурге находился самый пышный двор мира, но к тому моменту, когда родился будущий Сталин, ожидаемая продолжительность жизни на момент рождения в среднем по России составляла всего 30 лет, что было больше, чем в Британской Индии (23 года), но меньше, чем в Китае, и намного меньше, чем в Великобритании (52 года), Германии (49 лет) и Японии (51 год). Грамотность при Николае II колебалась в районе 30 %, что было ниже, чем в Великобритании в XVIII веке. Русский истеблишмент был хорошо знаком с этими сопоставлениями, потому что его представители часто бывали в Европе и сравнивали свою страну не с третьеразрядными государствами — которые мы бы назвали развивающимися странами, — а с первоклассными державами. Однако если бы российская элита была более скромна в своих амбициях, ее страна вряд ли могла бы ожидать серьезной передышки в начале XX века с учетом объединения и стремительной индустриализации Германии, а также консолидации и индустриализации Японии. Когда в дверь вашей страны внезапно стучит великая держава с передовым вооружением, грамотными и способными офицерами, мотивированными солдатами, а также отлаженными государственными институтами и инженерными училищами, вы не сможете закричать: «Нечестно!». Российские социально-экономические и политические достижения должны были сравниваться и сравнивались с достижениями ее самых передовых соперников[293].
292
А США десятикратно превосходили Россию объемом промышленного производства: Gregory,
293
Уильям Фуллер, задаваясь вопросом: «каким образом и почему русскому режиму с таким успехом удавалось обращать свои военные ресурсы в силу в XVIII и начале XIX в. и почему в дальнейшем его ждали такие неудачи в этом отношении», ищет ответа во внутрироссийских условиях. Но, по сути, ему следовало бы ссылаться на достижения других великих держав. Российские успехи и неудачи, в том числе и с военной точки зрения, всегда были относительными: Fuller,