Согласно всеобщей точке зрения, невиновный человек не стал бы делать подобных признаний. Более того, за этими манипуляциями скрывались соображения, частично поддающиеся проверке. Еще в марте 1927 года был арестован начальник отдела ВВС по иностранным концессиям, обвинявшийся в том, что он преднамеренно закупал у фирмы Junkers авиационные запасные части низкого качества и по завышенной цене, тем самым обеспечив немецкой фирме крупную дополнительную прибыль, положив в свой карман хорошую мзду и нанеся ущерб безопасности СССР. Кроме того, этого чиновника обвиняли в том, что у себя на частной квартире он делился с немцами сведениями о состоянии советской авиационной промышленности, что уже выходило за рамки обычных профессиональных разговоров с коллегами и было расценено как шпионаж. Через два месяца после ареста этот функционер был расстрелян вместе с его предполагаемыми сообщниками. Специалисты царской эпохи, побуждаемые банальными денежными мотивами, могли сговориться с иностранцами и воспользоваться технической неграмотностью и коррумпированностью плохо образованных советских служащих из надзорных органов. Разумеется, сверхъестественно недоверчивый Сталин предполагал, что еще одним мотивом были враждебные классовые интересы. Так или иначе, буржуазные инженеры в потенциале обладали большим влиянием, и Сталин не видел иных мер воздействия, чем жесткое запугивание[3956].
Ключевыми фигурами так называемого Московского центра стали Лазарь Рабинович (г. р. 1860), Соломон Именитов (г. р. 1865), московский представитель Донецкого угольного треста, обвинявшийся в недонесении об известных ему фактах контрреволюционной деятельности, и Николай Скорутто (г. р. 1877), функционер Высшего совета народного хозяйства, возвращавшийся из США через Берлин, где он узнал об аресте своих коллег, но все равно прибывший в Москву. Скорутто уведомил суд о том, что он сделал признание, но, по словам очевидца-журналиста, «зал суда был взбудоражен таинственным восклицанием из ложи, где сидели родственники заключенных <…> „Коля! — кричала женщина. — Коля, милый, не лги! Не надо! Ты же знаешь, что ты невиновен!“». Скорутто упал в обморок. Вышинский сделал перерыв. Через десять минут Скорутто снова заговорил, заявив, что решил отозвать свое признание. «Я надеялся, что суд проявит ко мне больше снисходительности, если я признаю свою вину и буду обвинять других», — сказал он[3957]. Рабинович, как и Именитов, отвергал все обвинения. «Я абсолютно не виновен, мне раскаиваться не в чем, просить не о чем», — заявил он. Не кто иной, как Ленин, поручил Рабиновичу как главе всей советской угольной промышленности заняться восстановлением угольных шахт, разрушенных во время гражданской войны. «У меня за плечами 50 лет полного доверия, уважения и почета, как результат моей общественной и частной жизни. Я открыто смотрел всем в глаза. По мере своих сил я служил делу пролетариата; он отнесся ко мне с полным доверием, дал мне хорошую обстановку работы. Моя работа была добросовестна до конца. Я ничего не знал о вредительстве»[3958]. Но Рабинович был выпускником петербургского Горного института и его работа началась в 1884 году; кроме того, он заседал в царской Думе в качестве депутата от кадетов — что было prima facie доказательством наличия у него враждебных классовых интересов. Для Рабиновича требовали смертной казни. Его осудили на шесть лет: «Я сплю в тюрьме таким же спокойным сном, как в собственной постели. Совесть у меня чиста и бояться мне нечего»[3959]. (Он так и умер в тюрьме.)
Немецкий посол фон Брокдорф-Ранцау, который благодаря своему росту якобы был «самым заметным» сановником в отделении для иностранцев, страдал от рака горла, но отказался уехать из Москвы для срочного медицинского лечения (впрочем, он бросил пить коньяк)[3960]. Графа злило то, что на скамье подсудимых не было ни французов, ни поляков — одни только немцы, — и он сетовал на то, что такое скверное обращение советских властей с его согражданами стало возможным из-за его собственного стремления любой ценой сохранить отношения между двумя странами. Все же по крайней мере «Известия» (29.05) пытались слегка сгладить агрессивность Сталина словами о том, что «на скамье подсудимых сидит не германское государство, не германская промышленность и не германские фирмы, как таковые, а отдельные германские граждане». Во время процесса в Германии прошли выборы, которые имел в виду Сталин, когда давал добро на арест немцев. Главными победителями стали социал-демократы, получившие 9,2 миллиона голосов (30 % от числа поданных), в то время как немецкие коммунисты тоже улучшили свое положение, набрав 3,2 миллиона голосов и тем самым преодолев 10-процентный барьер и выйдя на четвертое место. Введенный после «пивного путча» запрет на Нацистскую партию был снят, но она получила всего 2,6 % голосов. 31 мая Ворошилов писал Сталину, что немецкое верховное командование снова рекомендовало взять в том году на учебу восьмерых советских офицеров; кроме того, немцы хотели прислать на советские маневры шестерых наблюдателей, включая генерала фон Бломберга. Ворошилов расценивал это как стремление немцев и впредь держать под надзором растущую мощь Красной армии и утверждал, что «немцы <…> считают Красную Армию достаточно сильной, чтобы в случае столкновения справиться с Польшей и Румынией». Он рекомендовал принять немецкое предложение и прилагал к письму список кандидатов из числа офицеров Красной армии для их отправки в Германию в порядке обмена. Сталин дал согласие[3961]. Впрочем, ни одна из этих мер так и не приблизила его к получению средств для индустриализации страны и приобретения новейших технологий.
3956
Мозохин.
3959
Kuromiya, «The Shakhty Affair», 48–9 (ссылка на: ГАРФ. Ф. 9474. Оп. 7. Д. 253. Л. 106–116).
3961
Квашонкин.