Осадное положение, которое навязывал стране Сталин, само порождало доказательства его необходимости: ОГПУ доносило о распространении «кулацких» настроений, украинских «националистических» настроений и «крестьянских» настроений в армии[3977]. Общий кризис, которого опасался Рыков, становился реальностью.
Сталин перестал разговаривать с Бухариным, как нередко отказывался разговаривать со своей женой Надей, — эта пытка молчанием в случае Бухарина озадачивала его и выводила из себя, поскольку он считал себя человеком, близким к Сталину[3978]. В мае и еще раз в начале июня 1928 года Бухарин писал адресованные Кобе письма, пытаясь достучаться до него. «Я считаю внутреннее и внешнее положение страны очень тяжелым», — писал он, добавляя, что способен увидеть отсутствие продуманного плана действий, идет ли речь о налогах, промышленных товарах, ценах, импорте или чем-либо еще. Впереди уже маячила новая жатва. Бухарин с недоумением подчеркивал, что считает скандальным утверждения такого уважаемого теоретика марксизма, как Ян Стэн, о том, что «XV съезд партии ошибался, что троцкисты оказались правыми и оправданными историей». Собственно говоря, писал Бухарин, «Наши экстраординарные меры (необходимые) идейно уже превратились, переросли в новую политическую линию». В заключение Бухарин заявлял, что после грядущего конгресса Коминтерна и съезда Китайской коммунистической партии, который должен был состояться в Москве, он будет «готов уйти куда угодно без всяких драк, без всякого шума и без всякой борьбы». Из письма Бухарина становится ясно, что он просто не верил в способность Сталина произвести необратимый поворот стратегического курса в сторону резкого полевения. «Нас не вывезут колхозы, которые будут еще только „строиться“ несколько лет, — писал Бухарин. — Оборотного капитала и машин мы им не сможем дать сразу»[3979].
Сталин ему не ответил[3980]. Однако 27 июня на заседании политбюро разразилась свара, когда Бухарин, Томский и Рыков объявили партийную политику провалившейся, а Молотов осудил их заявление как «антипартийное», что было весьма зловещей формулировкой[3981]. На этом же или, может быть, на следующем заседании политбюро, на котором Сталин создал комиссию по выработке компромисса, в состав которой вошли он сам и Рыков, возможно, произошло самое ожесточенное на тот момент столкновение между Сталиным и Бухариным. В итоге Сталин соизволил принять Бухарина у себя в кабинете. «…мы с тобой Гималаи — остальные ничтожество», — польстил Сталин Бухарину, как утверждается в мемуарах жены Бухарина. На последующем заседании политбюро, когда Сталин набросился на Бухарина, тот прилюдно припомнил Сталину эту лесть, включая и слова о том, что прочие — «ничтожество». Сталин, выйдя из себя, закричал: «Врешь! Ты это выдумал, чтобы натравить на меня членов политбюро»[3982].
Второе тактическое отступление (июльский пленум 1928 года)
В стране по-прежнему тлел крестьянский гнев. «Высший уровень власти опирается на обман — так считают все в низах», — писал один крестьянин 4 июля 1928 года в «Крестьянскую газету», добавляя: «Какая жалость, что товарищ Ленин умер. Он умер слишком рано, не успев довести это дело до конца. И потому, товарищи из правительства, в случае войны не слишком доверяйте крестьянам <…> Нашим хлебом кормят Англию, Францию и Германию, а крестьяне уже неделю сидят и ходят голодные»[3983]. В тот же день начал работу очередной совместный пленум Центрального комитета и Центральной контрольной комиссии, причем его первые несколько дней были посвящены делам Коминтерна. Затем, 6 июля, с мрачным докладом выступил Микоян. Он отмечал, что в том, что касается внешней торговли, налицо «чрезвычайно напряженное положение, более напряженное, чем за два последних года». Добыча нефти существенно превышала внутреннее потребление, однако экспорт нефти не приносил тех же доходов, что и экспорт зерна (это же относилось к экспорту леса, мехов, сахара и хлопка). На экспорте хлеба основывался индустриальный рывок царского времени. Микоян уныло отмечал, что реально экспорт в состоянии достигнуть не более трети от экспорта царской эпохи, если только в Советском Союзе не случится чудесный многократный рост урожайности[3984]. В верхних слоях партии зрело недовольство[3985].
3977
Зданович.
3978
Кун.
3979
В опубликованном сборнике документов это письмо Бухарина датируется августом 1928 г., но в апреле 1929 г., когда Бухарин зачитал его вслух на пленуме, он утверждал, что оно написано 1–2 июня 1928 г. Квашонкин.
3980
При этом Сталин ответил на письмо (от 15.06.1928) Михаила (Моисея) Фрумкина, заместителя наркома земледелия, который нападал на принудительную аграрную линию Сталина, утверждая, что тот подыгрывает международной буржуазии. Согласно партийным правилам, на такие письма в течение недели должно было давать коллективный ответ политбюро. Разъяренный Сталин не стал ждать и ответил Фрумкину лично от себя. Сталин.
3981
27 июня 1928 г. Рыков получил письмо от близкого знакомого, жившего в деревне на Украине, в Черниговской губернии. «Алексей! Получивши от Ленина такое богатство, в смысле экспериментов, ты со своим фальшивым аппаратом ведешь страну к гибели. ты знаешь, что мы, старые революционные работники, должны идти в лес и создавать новую революцию». Зима.
3982
Данилов.
3985
Арон Сольц, член президиума Центральной контрольной комиссии, 1 июля писал Орджоникидзе по поводу чрезвычайных мер, взятых на вооружение в начале года, что «поездки Молотова и Сталина, хотели они этого или нет, был сплошной призыв к произволу и наплевательскому отношению к закону». Квашонкин.