Бухарин, исходя из свидетельств о массовом недовольстве и социальной нестабильности, требовал отмены чрезвычайных мер. «Навсегда…?» — крикнул кто-то. Бухарин допустил, что порой чрезвычайные меры могут быть необходимы, но они не должны становиться постоянными, иначе «вы получите восстание мужика, которого берет на цугундер кулак, кулак его организует, им руководит. Мелкобуржуазная стихия встает против пролетариата, бьет его по голове, и в результате ожесточенной классовой борьбы пролетарская диктатура исчезает». В ответ на нарисованную Бухариным картину социального кризиса и крестьянского восстания Сталин выкрикнул: «Страшен сон, да милостив бог». (Смех.)[4002]
11 июля Калинин, несмотря на шиканья, выступил с докладом о совхозах и осудил насильственную высылку кулаков, из-за которой страна рисковала остаться без поставщиков хлеба прежде, чем могли появиться новые источники. «Кто-нибудь, хоть один человек скажет, что хлеба хватает? — спрашивал он. — Все эти разговоры, что кулак скрыл хлеб, что хлеб есть, но его не дают, — это есть разговоры, только разговоры <…> если бы у кулака было много хлеба, мы бы этот хлеб имели». Таким образом, Рыков — Томский — Бухарин могли рассчитывать на его голос, ставя в политбюро вопрос об отмене чрезвычайных мер. Но вместе с тем Калинин в определенной степени соглашался со Сталиным, называя причиной нехватки зерна «недостаток производительности», который «толкает нас к организации совхозов»[4003].
Во второй половине того дня снова выступил Сталин, полемизировавший с другими ораторами, особенно с Томским. (Сокольников, ставший очевидцем словесных нападок Сталина на Томского, снова частным образом встретился с Каменевым, которому говорил, что Сталин был «черный, зеленый, злой, раздраженный. Впечатление гнетущее <…> Поражала [его] грубость»[4004].) Томский, как и Бухарин (и Рыков), предлагал отступить от края пропасти. «Уступил сегодня, уступай завтра, уступай послезавтра, уступай без конца, — в этом, дескать, залог того, что <…> будет укрепляться» смычка между рабочими и крестьянами, — ответил Сталин. — «Нет, товарищи, это неверно <…> Политика перманентных уступок не есть наша политика»[4005]. А затем Сталин неожиданно капитулировал: пленум единогласно отменил «чрезвычайные меры»[4006]. Цены на хлеб вскоре были подняты[4007]. Самовольные обыски и аресты в ходе хлебозаготовок и закрытие базаров были объявлены преступлениями, за которые полагались наказания; статью 107 больше не применяли к крестьянам-середнякам и беднякам, а те крестьяне, которые попали за решетку, были освобождены по амнистии[4008]. Многочисленные реплики Сталина на пленуме не оставляли сомнений в его глубокой приверженности линии, провозглашенной сперва в Новосибирске, а затем в Институте красной профессуры[4009]. Но он уже во второй раз предпринял тактическое отступление. Возможно, он не желал иметь репутацию того, кто стал причиной разделения во мнениях и «раскола». Кроме того, Сталин наверняка знал, что Бухарин вел разговоры с другими членами политбюро, включая Орджоникидзе, Ворошилова и Калинина, о том, чтобы на пленуме снять его с должности генерального секретаря, а это требовало от Сталина осторожности[4010]. К тому же отступать ему было тем легче, поскольку он мог просто вернуться на Старую площадь и позвонить в ОГПУ.
Интрига или интриги?
Недолго просуществовавшая объединенная оппозиция, во главе которой стояли Зиновьев с Каменевым и Троцкий, не добилась чего-либо большего, помимо усугубления той крайней язвительности, которой они отличались и до этого[4011]. В начале 1928 года Сталин сослал Зиновьева и Каменева в Калугу — город примерно в 110 милях от Москвы. Зиновьев, продолжавший просить о восстановлении в партии, в мае 1928 года написал покаянную статью для «Правды», в ответ на которую безжалостный Троцкий заметил: «Зин[овьев] выглядит сейчас как мокрая курица, и голос его звучит со страниц „Пр[авды]“ как писк кулика из болота»[4012]. Наконец, в июне 1928 года Сталин дал согласие на восстановление в партии Зиновьева, Каменева и еще около сорока оппозиционеров[4013]. Но подручные Сталина, судя по всему, подло распускали ложный слух о том, что Бухарин и его союзники голосовали против восстановления членства Зиновьева и Каменева в партии, и понятно, что эти слухи приводили Бухарина в волнение. Григорий Сокольников находился в достаточно близких отношениях и с Каменевым, и с Бухариным; по-видимому, именно Каменев, приехав из Калуги в Москву, известил Сокольникова об этих слухах, а Сокольников по своему почину упомянул об этом в разговоре с Бухариным, который, в свою очередь, попросил Сокольникова сыграть роль миротворца. Сокольников отправил письмо Каменеву в Калугу, сообщив ему свой московский телефонный номер; когда Каменев позвонил ему 9 июля, Сокольников позвал его в столицу на встречу с Бухариным.
4008
Вместе с тем генеральный прокурор Крыленко приказал судебному аппарату быть готовым к массовому применению статьи 107 против спекулянтов и тех, кто пытался установить монополию на хлебном рынке.
4009
Выступая перед Ленинградской партийной организацией с итоговым докладом о пленуме, Сталин сказал: «хлеб все-таки надо было собрать».
4011
«Уже к началу 1927 г., — впоследствии писал Троцкий, — Зиновьев был готов капитулировать», но события в Китае вывели его из состояния беспомощности, правда, очень ненадолго, так как если Троцкий и его сторонники отказались каяться на XV съезде партии, Зиновьев и Каменев, как указывал Троцкий, пошли на поклон к Сталину. Троцкий.
4012
Назаров.