Даже революционеры того времени осознавали стоящие перед Россией дилеммы. Николая Даниельсона, главного переводчика «Капитала» Маркса на русский язык, тревожило, что предпочтительный, по его мнению, путь для России — неспешное, органичное превращение в социалистическую страну посредством крестьянской общины (мелкомасштабной, децентрализованной экономической организации) — мог не выдержать давления со стороны международной системы, в то время как российская буржуазия тоже не была готова ответить на вызов. «С одной стороны, подражание медленному, трехсотлетнему процессу экономического развития в Англии может сделать Россию уязвимой перед ее колониальным подчинением той или иной из великих мировых держав, — писал Даниельсон в 1890-х годах в предисловии к русскому изданию „Капитала“. — С другой стороны, стремительное, дарвиновское внедрение свободных рынков и приватизации „западного типа“ может привести к возникновению коррумпированной буржуазной элиты и обездоленного большинства — без какого-либо повышения темпов производительности». Казалось, что Россия стоит перед жутким выбором между ее колонизацией европейскими странами и новыми глубинами неравенства и нищеты[294].
Для царского режима на кону стояло многое, но велики были и издержки. Даже после уступок в виде Великих реформ российские правители по-прежнему ощущали, что фискальная сфера все сильнее ограничивает их международные стремления. Уже Крымская война опустошила государственную казну, но реванш, взятый в ходе Русско-турецкой войны (1877–1878) обошелся России еще дороже. В 1858–1880 годах дефицит российского бюджета составлял от 1,7 до 4,6 миллиардов рублей, что вызывало потребность в обширных зарубежных займах — которые Россия брала у своих геополитических соперников, европейских великих держав[295]. По причине коррупции значительная доля государственных денег избегала учета. (Отношение к государственным поступлениям как к частному доходу, вероятно, принимало самые вопиющие формы на Кавказе, этой черной дыре имперских финансов[296].) Правда, Россия избежала участи османов, которые превратились в финансового и геополитического клиента Европы, или династии Цин (1636–1911), параллельно российской экспансии удвоившей территорию Китая, но в итоге совершенно разорившейся и вынужденной заключить ряд глубоко неравноправных международных договоров, включая и навязанные Россией[297]. К началу XX века благодаря акцизам на сахар, керосин, спички, табак, импортные товары и, прежде всего, водку российский государственный бюджет обычно сводился с профицитом. (Душевое потребление алкоголя в Российской империи было ниже, чем где-либо в Европе, но государство владело монополией на его продажу[298].) Впрочем, в то же время бюджет российской армии десятикратно превышал государственные расходы на образование. При этом военное министерство неустанно сетовало на нехватку средств[299].
Давление конкуренции с другими великими державами действительно способствовало насаждению в России системы высшего образования, призванной готовить для государства чиновников, инженеров и врачей[300]. Но те студенты, в которых отчаянно нуждалось самодержавие, приводили его в ужас. Когда самодержавие пыталось задушить движение за университетскую автономию, студенты устраивали забастовки, которые приводили к закрытию университетов[301]. Подавляющее большинство из всех, кто был арестован в Российской империи в 1900–1905 годах, не достигло 30-летнего возраста[302]. Аналогичным образом благодаря индустриализации, набравшей темп начиная с 1890-х годов, в России появилось много современных заводов, необходимых для державы мирового уровня, однако промышленные рабочие тоже бастовали, добиваясь восьмичасового рабочего дня и человеческих условий жизни, что приводило к закрытию предприятий. Вместо того чтобы разрешать легальные организации и пытаться взять рабочих под свое попечение — чем на первых порах занимался талантливый начальник московской охранки, — самодержавие предпочитало прибегать к репрессиям в отношении рабочих, существовавших благодаря индустриализации, в которой было кровно заинтересовано государство[303]. Что касается деревни с ее урожаями, остававшимися важнейшим экономическим фактором страны, Россия кормила своим зерном значительную часть европейского населения притом, что росло и внутреннее потребление продовольствия, несмотря на относительно низкую урожайность российских полей[304]. Однако весной 1902 года в плодородных Полтавской и Харьковской губерниях на юге страны разразились массовые крестьянские восстания, в ходе которых крестьяне разоряли и сжигали помещичьи усадьбы, требуя снижения арендной платы и свободного доступа к лесам и водным путям, что побудило писателя Льва Толстого выступить с воззваниями в адрес царя[305]. На следующий год крестьянское восстание, спровоцированное бездарными и репрессивными действиями царских властей, вспыхнуло в Кутаисской губернии на западе Грузии, на сорока квадратных милях виноградников и чайных плантации Гурии. В губернии не было ни одного промышленного предприятия и восстание застало социал-демократов врасплох. Однако после того, как крестьяне на своих сходках составили списки требований, выбрали вождей и принесли взаимные клятвы верности, грузинские социал-демократы попытались встать во главе их движения. В независимой «Гурийской республике» были уменьшены арендные платежи землевладельцам, провозглашена свобода слова и учреждена новая «красная» милиция взамен полиции[306].
294
Kingston-Mann, «Deconstructing the Romance of the Bourgeoisie.» В 1893 г. Даниельсон опубликовал под псевдонимом свой ответ, представлявший собой русскую интерпретацию Маркса: Николай-он.
295
296
В 1888 г. ежегодные расходы империи на Грузию оценивались в 45 млн рублей при поступлениях всего в 18 млн рублей: Кондратенко.
298
Crisp,
299
Fuller,
302
Спиридович А. И. При царском режиме, в: Гессен
304
Gregory, «Grain Marketings and Peasant Consumption»; Goodwin and Grennes, «Tsarist Russia.»