Миротворец Орджоникидзе, вернувшись с лечения в Германии, в ноябре 1928 года написал длинное письмо Рыкову, находившемуся в подавленном настроении и опять подумывавшему об отставке. «Разговор с тобой и другими (Стал[ин]) меня убеждает, что коренных разногласий нет, а это главное», — писал Орджоникидзе абсурдные слова. К этому он добавлял еще более абсурдное: «Я тебя прямо-таки умоляю взять на себя примирение Бух[арина] со Стал[иным]», как будто это было во власти Рыкова. Что должен был думать Рыков? Орджоникидзе был твердым большевиком, грузином, воспитанным в кавказских традициях, человеком, выросшим без отца и матери, известным своей обидчивостью и вспыльчивостью, но при этом вовсе не склонным к чрезвычайной мстительности, которой отличался Сталин. Более того, хотя Орджоникидзе был не менее близок к Сталину, чем другие, в тот момент он, судя по всему, не понимал или не желал понять Сталина. Он объяснял сохранявшиеся раздоры в политбюро всего лишь недавней кампанией хлебозаготовок, не признавая того, что такое суровое принуждение стало новой постоянной реальностью и что Сталин видит в критиках этой политики своих врагов[4056].
Сталин набросился на Николая Угланова. Этот его бывший протеже, которого Сталин поставил во главе московского партийного аппарата, и незаменимый преследователь троцкистов открыто встал на сторону Бухарина и в конце ноября был заменен таким мастером на все руки, как Молотов. В том месяце Бухарин наконец получил аудиенцию у Сталина, которой он давно добивался, и они разговаривали шесть часов. По словам Микояна, Бухарин заявил Сталину, что «не хочет драться, ибо драка вредна для партии <…> Если драка начнется, то вы нас объявите отщепенцами от ленинизма». К этому он добавлял: «а мы вас [назовем] организаторами голода»[4057]. Тем не менее Сталин был непоколебим: в ходе своей сибирской поездки он объявил о своем намерении двигать страну в направлении антикапитализма и после возвращения в Москву проникся леденящей враждебностью к близким политическим союзникам и друзьям.
Кода. Если бы Сталин умер
Он добился своего. В 1928–1933 годах Сталин осуществил насильственную коллективизацию советских деревень и населенных кочевниками степей, в целом затронувшую более 100 миллионов человек, о чем будет рассказано в томе 2. Не менее 5 миллионов человек — большинство самых успешных земледельцев и скотоводов в стране — было «раскулачено»: их запихивали в вагоны для скота и отправляли в отдаленные безлюдные места, нередко в разгар зимы; некоторые из них сами себя раскулачили, поспешив распродать или просто бросить все свое имущество, чтобы избежать депортации. Те же, кого силой загоняли в колхозы, сжигали посевы, резали скот и убивали чиновников[4058]. Набранные в городах верные бойцы режима покончили с крестьянским сопротивлением, но поголовье лошадей в стране сократилось с 35 миллионов до 17 миллионов, крупного рогатого скота — с 70 миллионов до 38 миллионов, свиней — с 26 миллионов до 12 миллионов, овец и коз — с 147 миллионов до 50 миллионов. В Казахстане потери были еще более страшными: поголовье крупного рогатого скота сократилось с 7,5 миллионов до 1,6 миллионов, овец — с 21,9 миллиона до 1,7 миллиона. В целом по стране почти 40 миллионов человек страдало от сильного недоедания, а от 5 миллионов до 7 миллионов умерло вследствие ужасающего голода, существование которого отрицалось властями[4059]. «В селе съели всех собак, — вспоминал один очевидец событий в украинской деревне. — Мы ели все, что только могли добыть — кошек, собак, полевых мышей, птиц, — а когда наутро светало, становилось видно, что с деревьев содрана вся кора, которая тоже пошла в пищу. Был съеден весь конский навоз. Да, конский навоз. И мы дрались из-за него. Иногда в нем попадались целые зерна»[4060].
Те историки, которые утверждают, что сталинская коллективизация была необходима, чтобы сделать отсталую крестьянскую страну современной, решительно заблуждаются[4061]. Перед Советским Союзом, как и перед Российской империей, стояла необходимость модернизироваться с тем, чтобы выжить в жестоком и несентиментальном мире, но доказано, что рыночная система совершенно не препятствует ускоренной индустриализации, в том числе и в крестьянских странах. Насильственная сплошная коллективизация казалась необходимой лишь в рамках жесткой коммунистической идеологии с ее отрицанием капитализма. При этом в экономическом плане коллективизация себя не оправдала. Сталин полагал, что она приведет и к увеличению доли государства в закупках хлеба по низкой цене, и к общему росту урожайности, но несмотря на то, что поставки хлеба сразу же удвоились, урожаи сократились. В течение долгосрочного периода колхозы не обнаружили преимуществ по сравнению с крупными капиталистическими фермами и даже с небольшими капиталистическими фермами, имевшими сельскохозяйственные машины, удобрения, обладавшими агрономическими навыками и эффективной системой сбыта[4062]. В течение короткого промежутка времени чистый вклад коллективизации в рост советской промышленности оказался нулевым[4063].
4056
Квашонкин.
4058
Viola,
4061
Alec Nove, «Was Stalin Really Necessary?» 86–92, переиздано в: Nove,