Коллективизация не была необходима и для сохранения диктатуры. Частный капитал и диктатура отнюдь не исключают друг друга. В фашистской Италии промышленники сохраняли независимость и обширные полномочия. Муссолини, как и Сталин, поддерживал усилия по борьбе с инфляцией и дефицитом платежного баланса, несмотря на негативное влияние этих мер на занятость, так как он тоже считал «сильную» валюту одним из источников престижа режима. Но хотя Муссолини тоже поставил экономику на службу своей политической власти, он не был левым идеологом, приверженным теориям классовой борьбы и прочего в том же роде. Все, что ему требовалось, — чтобы промышленники признавали его политическое верховенство. И он добился этого, несмотря на произведенную 21 декабря 1927 года ревальвацию лиры, против чего решительно выступали промышленники, и вызванное этой ревальвацией сокращение экспорта (одновременно как минимум до 10 % подскочила безработица), поскольку Муссолини отвергал требования синдикалистского крыла фашистов наращивать производство и потребление под эгидой государства. Вместо этого фашистский режим снизил налоги и транспортные издержки для отечественной промышленности, повысил компенсацию за износ и амортизацию, при выдаче государственных подрядов отдавал приоритет отечественным производителям, поощрял концентрацию производства с целью снизить конкуренцию ради сохранения высоких прибылей, повышал пошлины и взял на себя часть валютных рисков, связанных с внешним долгом итальянской промышленности[4064]. Итальянская диктатура не уничтожала экономически успешных граждан страны, которые могли мигом оказаться за решеткой, если им хватало безрассудства намекнуть на принадлежность к политической оппозиции. Все это говорится не потому, что итальянский фашизм в каком-то смысле был образцом, а лишь с целью подчеркнуть, что ничто не мешало коммунистической диктатуре признавать частный капитал — то есть ничто, кроме зацикленности на марксистских идеях.
Нельзя также утверждать, что к коллективизации принуждали неблагоприятные тенденции в мировой экономике[4065]. Глобальная дефляция товарных цен больно ударила по СССР, приведя к сокращению поступлений от продажи на зарубежных рынках советского хлеба, нефти, леса и сахара, но Сталин в своей эпохальной сибирской речи, с которой он выступил 20 января 1928 года, ни словом не обмолвился об этой ситуации как одном из факторов, повлиявших на его решение. Если бы глобальные условия торговли были благоприятными для производителей сырья, можно ли было бы услышать от Сталина в тот день в Новосибирске: «Давайте развивать крупное частное кулацкое хозяйство с использованием наемного труда! При таких высоких мировых ценах на хлеб нам никогда не придется проводить коллективизацию крестьян»? Если бы Советский Союз в 1927–1928 годах получил много долгосрочных иностранных кредитов, мог ли Сталин сказать: «Давайте сделаем ставку на развитие внутреннего рынка! Что с того, что мы рискуем монопольной властью партии»? Опасная идея о том, что именно глобальный капитализм вынудил Сталина пойти на крайнее насилие и создание жестокой командно-административной системы для того, чтобы сохранить контроль над экспортными товарами, необходимыми для финансирования индустриализации, игнорирует многочисленные указания на важнейшую роль идеологии, в первую очередь ее роль в ухудшении международного положения СССР. В 1920-е годы в Советском Союзе шли дискуссии о том, каким образом модернизировать страну, но это были поразительно догматические дискуссии, принципиально отсекавшие ряд важных возможностей[4066].
4065
Sloin and Sanchez-Sibony, «Economy and Power in the Soviet Union». Эта работа основывается на трактовке работ: Dohan, «Soviet Foreign Trade in the NEP Economy»; Dohan, «The Economic Origins of Soviet Autarky».
4066
См. убедительный разбор советских дискуссий, за исключением проблемы их идеологической узости: Ehrlich,