Столыпин был прав в отношении того, что законодательная работа требовала чего-то большего, нежели некий «мистический союз» между царем и народом. Как и его очень недолговечный предшественник, Сергей Витте, он воображал себя русским Бисмарком. «Я ни в коем случае не выступаю за абсолютистское правительство, — объявил „железный канцлер“ в германском рейхстаге. — Я считаю сотрудничество с парламентом — должным образом поставленное — необходимым и полезным в той же мере, в какой я считаю власть парламента вредной и невозможной»[431]. Российский премьер-министр тоже признавал парламент, но не признавал парламентаризма (строя, при котором правительство подконтрольно парламенту), а русская Дума, как и немецкий рейхстаг, являлась представительным институтом, который откровенно пытались сделать непредставительным. Вообще говоря, немецкий избирательный закон был намного более инклюзивным: право голоса имели все немецкие мужчины, достигшие 25-летнего возраста. Более того, работу российской Третьей думы вследствие событий 3 июня 1907 года, ставших ее первопричиной, неизбежно омрачало ожидание новых переворотов, что служило источником нестабильности. Но согласно расчетам Столыпина, такую цену нужно было заплатить, чтобы получить юридические средства для модернизации страны.
В Саратове Столыпин наблюдал те же несправедливости, свидетелем которых на Кавказе был молодой радикал Сталин: рабочие страдали от широко распространенного травматизма и трудились с утра до ночи за гроши, в руках у дворян находились обширные имения, а оборванным крестьянам приходилось обрабатывать крохотные наделы. Получив назначение на пост премьер-министра, Столыпин приступил к проведению обширных социальных реформ. Германские промышленные рабочие благодаря второму пункту стратегии Бисмарка (выбившему почву из-под ног у левых) получили доступ к страхованию от болезней, несчастных случаев и старости, а также к столовым, субсидируемым государством; Столыпин хотел как минимум создать систему социального страхования для трудящихся[432]. Впрочем, в первую очередь он стремился к тому, чтобы крестьяне выходили из передельных общин и консолидировали свои наделы в более продуктивные земельные участки.
Русская элита, обычно относившаяся к крестьянскому обществу как к чему-то отсталому и чужеродному, разделяла намерение преобразовать его[433]. (Хотя на самом деле сторонний наблюдатель мог рассматривать русское правительство как отдельное общество, отчужденное от империи в целом и особенно от крестьян, составлявших подавляющее большинство населения[434].) В глазах элиты крестьянский вопрос был в первую очередь вопросом экономики, поскольку русский истеблишмент пришел к мнению об усиливавшемся обеднении крестьян; некоторые должностные лица, включая Витте в его бытность министром финансов, объявляли «крестьянское неустройство» главным препятствием к индустриализации и геополитическому усилению России[435]. Столыпин шел еще дальше, рассматривая крестьянство как политическую проблему, определяющую облик режима. Такая точка зрения не была уникально российской. Прусские реформаторы 1820-х годов, стремясь пресечь влияние французской революции, утверждали, что крестьяне-собственники — единственные надежные защитники правопорядка и государства[436]. Точно так же считал и Столыпин. Вместо того чтобы возлагать вину за сельские беспорядки на сторонних «революционных агитаторов», Столыпин указывал на низкий уровень жизни в деревне, отмечая при этом, что крестьянские волнения в 1905–1906 годах в значительной степени носили общинный характер[437]. Более того, исходя из своего знакомства с западным приграничьем, где не было общин, Столыпин делал вывод о том, что процветающая деревня, населенная хозяевами-индивидуалистами, — мирная деревня. Соответственно, его аграрная реформа, проводившаяся согласно указу от 9 ноября 1906 года, имела своей целью поднять сельскохозяйственную производительность и ликвидировать основу крестьянских волнений путем создания среди крестьян класса независимых собственников, которые получат от государства кредиты и доступ к технологиям, а дальше будут предоставлены сами себе. Иными словами, Столыпин стремился преобразовать как физический сельский пейзаж, заменив разрозненные земельные наделы, получаемые от общины, консолидированными фермами, так и психологию жителей села[438].
432
Steimetz,
435
Витте.
437
Карпов.