В глобальном плане для эпохи, когда Столыпин занимал должность премьер-министра, было характерно повышенное стремление к расширению возможностей государства. Общества с государственным устройством всех типов — от французской Третьей республики до Российской империи — осуществляли амбициозные проекты, такие, как сооружение каналов, шоссе и железных дорог с целью повышения сплоченности своих территорий и рынков. Кроме того, они поощряли заселение новых земель, субсидируя фермеров, осушая болота, укрепляя берега рек дамбами и проводя ирригацию полей. Подобный государственный курс на преобразования — строительство инфраструктуры, управление населением и ресурсами — нередко сперва испытывался в заморских владениях (колониях), а затем брался на вооружение в метрополиях; бывало и так, что сперва им занимались в метрополии, а затем применяли за рубежом или в тех регионах, которые считались имперской периферией. Страны, в которых установилось правовое государство, при управлении своими заморскими территориями нередко воплощали в жизнь многие принципы социотехники, характерные для стран, в которых отсутствовало правовое государство, но что касается метрополий, либеральные государства отличались от авторитарных в плане того, какие практики считались приемлемыми или возможными[439]. Однако что обращает на себя внимание во всех случаях обращения государства к социотехнике, так это то, насколько редко будущие «технократы» усматривали пользу в превращении подданных (будь то жители метрополии или колоний) в граждан, и тем более необходимость такого превращения. В целом технократы относились к «политике» как к помехе для эффективного управления. В этом отношении выдвинутая Столыпиным идея кооптировать крестьян — по крайней мере «крепких и трезвых» из их числа — в социополитическую структуру страны на равной основе с другими подданными была весьма радикальной. Вообще говоря, Столыпин стремился к тому, чтобы для обладателей собственности на кону стояло не только наличие формального права голоса. Тем не менее один из советников премьер-министра назвал его «новым явлением» на русской сцене, поскольку тот стремился заручиться политической поддержкой со стороны некоторых слоев народных масс[440].
Столыпинская реформа стала гибко поставленным экспериментом, вобравшим в себя годы предшествовавших дискуссий и попыток и допускавшим корректировку в процессе осуществления[441]. Но как политическая отдача со стороны нового слоя лояльных фермеров, так и мощный экономический рывок, замышлявшийся Столыпиным, не оправдали надежд. Разумеется, в любой политической системе крупные реформы всегда чреваты провалом, поскольку общественные институты оказываются более сложными, чем предполагалось. На практике русская крестьянская община проявила себя в качестве более гибкого политического института, чем считали ее критики[442]. Тем не менее разделение общинной земли на отдельные наделы требовало согласования с другими жителями села и не позволяло держателям земли продавать ее, закладывать, сдавать в аренду и передавать ее во владение другим лицам, в то же время препятствуя и инвестициям в наделы, которые могли быть отняты у их держателей. Община защищала крестьян от катастрофы в трудные времена, хотя и для этого требовалось, чтобы они объединяли свои ресурсы и не имели права их изъять, причем община при этом не допускала сокращения числа ее членов. Реформа отменяла необходимость получать формальное согласие общины на выход из нее. Однако он все равно осложнялся бюрократической (судебной) волокитой, а также социальными трениями. Тем не менее в ходе реформы из общины удалось выйти заметному меньшинству крестьян — до 20 % из 13 миллионов крестьянских домохозяйств европейской России. Тем не менее этим новым мелким земельным собственникам в целом не удалось избежать обработки мелких разрозненных наделов в общинном стиле[443]. (Иногда земельный участок был разделен на 40 или 50 наделов.) По причине нехватки землемеров, а также прочих факторов многим крестьянам, получившим землю в частное владение, не всегда удавалось выделить ее в один участок[444]. Нередко крестьяне с наиболее сильно развитым чувством индивидуализма просто отправлялись в Сибирь, поскольку сопровождавшее реформу укрепление прав собственности существенно стимулировало миграцию в поисках новых земель, но это снижало производительность на покинутых ими полях[445]. Запутанность земельного вопроса порой могла кого угодно поставить в тупик. Но там, где приватизированная и даже неприватизированная земля выделялась в один участок — что и являлось ключевой целью экономических реформ Столыпина, — производительность существенно возрастала[446].
439
Соответственно, говорить об общем «передовом» стиле управления было бы в высшей степени ошибочно: Scott,
442
Об экономической гибкости общины, отмечавшейся многими современниками, см.: Grant, «The Peasant Commune,» p. 334–6; Nafziger, «Communal Institutions»; Gregory,
443
Atkinson,
444
Давыдов.
445
Chernina et al., «Property Rights.» Иногда общины, наоборот, неожиданно устраняли чересполосицу, выделяя своим членам землю крупными едиными участками: Yaney,