Между тем вредная бакинская атмосфера окончательно подорвала здоровье его молодой жены Като и в декабре 1907 года она умерла ужасной смертью от тифа или туберкулеза, сопровождавшегося сильным кишечным кровотечением[532]. Говорят, что на ее похоронах будущий Сталин пытался броситься на ее могилу. Как вспоминал один из его друзей, в порыве жалости к себе он восклицал: «Моя личная жизнь проклята!»[533] По рассказам, он с запозданием упрекал себя за то, что плохо заботился о жене, хотя вскоре после этого он, как оказалось, на целых четырнадцать лет бросил своего малолетнего сына Якова на мать и сестер Като.
Что касается его развеселого революционного бандитизма, то с ним было быстро покончено. Уже в марте 1908 года Джугашвили снова оказался в царской тюрьме, на этот раз бакинской, где он учил эсперанто — один из его товарищей по заключению вспоминал, что всегда видел его «с книгой», — и снова столкнулся с обвинениями в том, что предал товарищей (сразу после него были арестованы другие революционеры)[534]. В ноябре он снова отправился в ссылку — в Сольвычегодск, старый центр торговли пушниной на севере России и «тюрьму без решеток под открытым небом»[535]. Там, среди тайги, в сотнях миль к северо-востоку от Санкт-Петербурга, в колонии из пятисот ссыльных, проживавших в избах, можно было найти представителей любых политических течений, утомлявших других своими аргументами, и людей с самым разным криминальным прошлым. Джугашвили, переболевший тифом, который едва не свел его в могилу, завел роман с Татьяной Суховой, другой ссыльной, которая впоследствии вспоминала его бедность и то, что он даже днем любил читать лежа в постели. Он «много шутил, подсмеивался, подмечал какую-нибудь слабую черточку у того либо другого из нас», — отмечала она[536]. Вообще же жизнь товарища Кобы стала печальной и даже горькой после полученного в 1905 году опыта неудачного социалистического переворота. Его красивая любящая жена была мертва; его сын был далеко от него. Все его подвиги бурных лет — Батум (1902), Чиатура (1905), Тифлис (1907) и Баку (1908), как и партийные съезды в российской Финляндии (1905), Стокгольме (1906) и Лондоне (1907), — не дали ему ничего. А некоторые, включая ограбление почтового экипажа, ударили по нему рикошетом.
Летом 1909 года Джугашвили был вынужден прибегнуть к помощи Татьяны Суховой, замыслив бежать из постылого Сольвычегодска на лодке. Подобно своему отцу Бесо, он всегда был довольно замкнутым человеком и испытывал все большую склонность к тому, чтобы лелеять мнимые обиды. Григорий (Серго) Орджоникидзе, впоследствии изучивший личность своего соотечественника-грузина как никто другой, отмечал «обидчивый характер» Сталина задолго до того, как тот стал диктатором[537]. (Вспыльчивый Орджоникидзе знал, о чем говорил, — он сам отличался крайней обидчивостью.) Судя по всему, Джугашвили был подвержен вспышкам гнева и многие современники считали его загадочным человеком, хотя никто (в то время) не называл его социопатом. Но каким бы замкнутым, обидчивым и загадочным ни был будущий Сталин, его жизнь была незавидной. Незадолго до его побега, 12 августа 1909 года, его отец Бесо умер от цирроза печени. На его отпевание пришел только такой же, как он, сапожник, закрывший усопшему глаза. Отца будущего диктатора похоронили в безымянной могиле[538].
А чего добился младший Джугашвили?
Говоря откровенно, к чему его привела жизнь? На тридцать втором году жизни у него не было ни денег, ни постоянного места жительства, ни профессии, помимо учительства — нелегального в тех формах, в которых он его практиковал. Он немного занимался вторичной марксистской публицистикой. Он выучился искусству маскировки и побегов, как в доморощенном виде (женская чадра), так и в более изощренных вариантах, и подобно актеру примерил на себя целый ряд образов и личин — «Чокнутый Осип», «Рябой Оська», «Священник», «Коба»[539]. Возможно, лучшей чертой личности Чокнутого Осипа, Рябого Оськи и Кобы-священника, была его страсть к самообразованию: он непрестанно читал — несомненно, пытаясь найти в книгах утешение, но в то же время и из-за не оставлявшего его желания развиваться и самосовершенствоваться. Кроме того, он был способен очаровывать людей и внушать членам своего маленького кружка пылкую преданность. Впрочем, последние разбрелись кто куда и никто из них впоследствии не стал сколько-нибудь заметным человеком.
532
Montefiore,
533
Dawrichewy,
538
РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 1. Д. 275. Л. 23; Smith,
539
Среди социал-демократов — считавшихся его товарищами — он был известен под пренебрежительной кличкой «левая нога Ленина»: Арсенидзе. Из воспоминаний о Сталине. С. 223.