Одновременно с тем, как незаметно ушел из жизни старый непоседа Бесо Джугашвили, его сын, беглый непоседа Иосиф Джугашвили, направился в Петербург. Той осенью 1909 года он нашел убежище на конспиративной квартире Сергея Аллилуева, машиниста, сосланного в Тифлис, но затем вернувшегося в столицу, где ему нередко приходилось укрывать Джугашвили. (Дочь Сергея Надя впоследствии стала второй женой Сталина.) Оттуда Джугашвили вскоре вернулся в Баку, где охранка несколько месяцев висела у него на хвосте — очевидно, с тем чтобы выследить его связи в подполье, — прежде чем снова арестовать его в марте 1910 года. Тюрьма, ссылка, бедность: такой была его жизнь с того дня в марте 1901 года, когда он был вынужден бежать из тифлисской метеорологической обсерватории и уйти в подполье, и такой она оставалась до самого 1917 года. Однако маргинальный образ жизни Джугашвили не был его личной неудачей. Все многочисленные революционные партии России страдали от отсутствия серьезной опоры, несмотря на радикализм российских рабочих и непостоянство российских крестьян[540]. Тем не менее охранке удавалось держать революционные партии на коротком поводке, разбавляя их ряды фальшивыми оппозиционными группами[541]. Из-за засилья провокаторов в партии социалистов-революционеров, особенно в ее террористическом крыле, она испытала резкий упадок к 1909 году. (Их самый выдающийся террорист, Евно Азеф, бывший растратчик, известный под прозвищем Золотые руки, был разоблачен как платный полицейский агент[542].)
Впоследствии, когда история революционной партии задним числом переписывалась заново, неудачи и отчаяние были преданы забвению, а эпизоды длительного пребывания в тюрьме или ссылке стали трактоваться как авантюрные сюжеты о героизме и триумфах. «Те из нас, кто принадлежит к старшему поколению <…> до сих пор на 90 % находятся под влиянием <…> старых подпольных лет, — доверительно сообщал Сергей Костриков, он же Киров, ленинградской партийной организации, находившейся у него под началом. — Большой вклад внесли не только книги, но и каждый лишний год, проведенный в тюрьме: именно там мы думали, философствовали и по двадцать раз обсуждали каждый вопрос». И все же подробности биографии Кострикова показывают, что опыт подпольного существования был в лучшем случае горько-сладким. Помимо того, что в рядах партии изобиловали полицейские агенты, личные взаимоотношения нередко губила и кровная вражда. Самой большой проблемой обычно была скука. После ряда арестов Костриков жил во Владикавказе на Северном Кавказе (в 1909–1917 годах), где и взял себе звучный псевдоним Киров — возможно, произведенный от имени знаменитого древнеперсидского царя Кира. Ему удалось получить постоянную оплачиваемую работу в легальной русскоязычной газете либерального толка («Терек»), владелец которой был готов платить многочисленные полицейские штрафы, и вращался в кругах лиц свободных и технических профессий, одновременно читая Гюго, Шекспира, русских классиков, а также марксистские труды. В 1911 году Киров снова оказался под арестом по причине связей с нелегальной типографией, раскрытой в Томске (где он и вступил в ряды социал-демократов), но был оправдан. Впоследствии он признавался, что до 1917 года ощущал оторванность от интеллектуальной жизни империи и страдал от ужасной тоски — а ведь он жил даже не в какой-то ледяной пустыне, а в мягком климате и получал жалованье: и то и другое было роскошью, о которой несчастный Джугашвили мог только мечтать[543].
Параллельное саморазрушение
Благодаря усилиям охранки период с 1909 по 1913 год оказался относительно спокойным, по крайней мере в сравнении с безумием нескольких предыдущих лет[544]. Численность социал-демократической партии, в 1907 году достигавшая, возможно, 150 тысяч человек, к 1910 году составляла не более 10 тысяч. Члены большевистского крыла были рассеяны по Европе и по местам сибирской ссылки. На территории Российской империи осталось не более пяти-шести активных большевистских комитетов[545]. В то же время Союз русского народа к 1909 году раскололся и все ультраправое движение утратило свой динамизм[546]. В том году Столыпин начал открыто сотрудничать с русскими националистами и укреплять православие как своего рода религию, объединяющую нацию. За этим его шагом стояли как глубокая религиозность самого Столыпина, так и политический расчет. В Российской империи насчитывалось почти 100 миллионов православных, что составляло около 70 % населения страны. Однако православие объединяло людей в недостаточной степени. «Вся ошибка нашей многодесятилетней политики, — записывал в своем дневнике Сергей Витте в 1910 году, — это то, что мы до сих пор еще не осознали, что со времени Петра Великого и Екатерины Великой нет России, а есть Российская империя»[547]. Вообще говоря, нерусские националистические и сепаратистские движения оставались относительно слабыми; вооруженные восстания в основном поднимали только поляки, у которых за это отобрали имевшуюся у них конституцию, и горные племена Кавказа. Лояльность империи пустила крепкие корни, а лояльные этнически разнородные элиты России представляли собой колоссальный актив даже в эпоху, когда национализмом был охвачен весь мир. Но тот самый слой, на который пытался опереться Столыпин, русские националисты, служил источником самых больших политических проблем именно из-за его желания принудить нерусских к превращению в часть единой русской нации. Стремясь к созданию единого «русского» народа, определяемого верой (православием) — и якобы состоящего из великороссов, малороссов (украинцев) и белорусов, — националисты подвергли суровым гонениям украинский язык и культуру. Понятно, что это лишь укрепляло национальное украинское самосознание — переходившее к тому же из лояльного в оппозиционный лагерь. Мы видим здесь те же самые пагубные процессы, с которыми мы уже сталкивались, в частности, в случае Кавказа и тифлисской семинарии, когда твердолобые русификаторы провоцировали яростный отпор со стороны в прочих отношениях лояльного и, как правило, чисто культурного национализма. Именно русские националисты, а не нерусский национализм, внесли главный вклад в дестабилизацию Российской империи[548].
540
О слабости революционных партий, несмотря на радикализм рабочего класса, см.: McKean,
542
Азеф стал главой Боевой организации социалистов-революционеров. Согласно некоторым подсчетам, находясь на содержании у охранки, он организовал 28 успешных покушений на государственных должностных лиц; охранка так и не выяснила ни его мотивов, ни того, на чьей стороне он стоял на самом деле. В 1909 г. он бежал в Германию, оставив партию эсеров в полном замешательстве и испытывающей чувство полного провала. Имя Азеф стало метафорой всей царской системы: Nicolaevsky,
543
Biggart, «Kirov Before the Revolution»; Мостиев.
548
Jones, «Non-Russian Nationalities,» 35–63; Thaden,