Поворот Столыпина к православию как к национализму после того, как его реформа начала пробуксовывать, свидетельствовал о слабости режима и подтверждал отсутствие у него серьезной политической опоры. Бисмарку в течение двух с лишним десятилетий удавалось контролировать законодательную повестку дня, несмотря на усиление германских среднего и рабочего классов и отсутствие у канцлера собственной политической партии. Титанические усилия Столыпина, также не имевшего своей партии, по созданию парламентских коалиций бисмарковского типа провалились. Но если амбициозные планы Столыпина по модернизации России отвергались Думой, то в конечном счете их выполнение находилось в унизительной зависимости от прихотей самодержца. Вообще говоря, невзирая на ловкость, проявленную Бисмарком по отношению к рейхстагу, возможности «железного канцлера» в конечном счете тоже зависели от его взаимоотношений с одним-единственным человеком, Вильгельмом I. Однако Бисмарк, отличный психолог, сумел сделать так, что кайзер в течение двадцати шести лет не мог обойтись без него. («Трудно быть кайзером при Бисмарке», — однажды пошутил Вильгельм I[549].) Столыпину приходилось работать в рамках более жесткой абсолютной монархии и при менее опытном властителе, фигуре, имевшей больше общего с Вильгельмом II (отправившим Бисмарка в отставку), чем с Вильгельмом I. Николай II и его жена-немка Александра ревновали к самому талантливому чиновнику, когда-либо служившему им или Российской империи. «Думаете, мне нравилось все время читать в газетах, что председатель Совета министров сделал это… председатель сделал то? — патетически сетовал царь преемнику Столыпина. — А я уже не считаюсь? Я — никто?»[550]. После того как Столыпина не стало, «самодержец» начал самоутверждаться, назначая менее влиятельных премьер-министров и подталкивая российских министров к тому, чтобы те действовали в обход своего собственного правительства. Причиной таких поступков, в частности, был характер Николая II. Если Александр III мог заявить в лицо любому должностному лицу, что теряет к нему доверие, то Николай II ничего не говорил, но строил тайные интриги против объектов своего неудовольствия. Он неизменно избегал участия в бесконечных спорах между министрами, на которые сам их подбивал. Такое поведение приводило должностных лиц в тихую, а порой и не в тихую ярость и подрывало их преданность не только лично царю, но и самодержавной системе[551]. Тем не менее более глубокие тенденции носили системный, а не личный характер.
Николай II не мог лично стать премьер-министром, в частности потому, что он никогда не был частью исполнительной ветви — самодержец по определению стоял выше всех ветвей власти, — в то время как назначаемое им российское правительство, как ни странно, никогда не являлось орудием его самодержавной власти, лишь ограничивая ее. И вовсе не с Николая II началась практика сознательного поощрения институционального и личного соперничества, получения неформальными советниками (придворными) такой же власти, какая имелась у формальных министерств, настраивания придворных против министров и формальных институтов и их подстрекательства к взаимным интригам, а также принятия мер к тому, чтобы юрисдикции различных учреждений взаимно перекрывались[552]. В результате одни российские министерства что-то запрещали, другие это же самое разрешали, сознательно создавая друг другу помехи и дискредитируя друг друга. Даже самые высокопоставленные российские должностные лица прислушивались к самым незначительным слухам, через сколько бы рук те ни прошли и какими бы неправдоподобными они ни были; те, кто передавал эти слухи, исходившие якобы «с верхов», могли нашептывать их в самые влиятельные уши. Но при этих бесконечных сплетнях министры, и даже номинальный премьер-министр, нередко не знали наверняка, какое принято решение, кем и почему. Должностные лица пытались расшифровывать «сигналы»: доверяет ли им царь? Кто, как говорят, встречается с царем? Могут ли они в ближайшее время получить у него аудиенцию? В то же время, как отмечал один высокопоставленный русский чиновник, министры ощущали постоянную потребность в расширении сферы своих полномочий за счет других с тем, чтобы иметь возможность сделать хоть что-нибудь. «В сущности, во главе различных ветвей правительства стояла непрерывно меняющаяся группа олигархов, — объяснял он, — при полном отсутствии какого-либо государственного органа, направляющего их деятельность к достижению какой-либо четко определенной и понятной цели»[553].
549
Steinberg,
553
Gurko,