Понятно, что оппоненты Ленина из числа социалистов — бундовцы, латышские социал-демократы, меньшевики — осудили Пражскую конференцию как незаконный маневр, каким она и являлась. Впрочем, их попытка дать ответ путем проведения собственного партийного съезда в августе 1912 года тоже вполне предсказуемым образом обернулась непримиримыми фракционными разногласиями[570]. Еще до конца месяца Джугашвили совершил новый побег из Вологды, вернувшись в Тифлис, где к лету 1912 года насчитывалось не более сотни с чем-то большевиков. Хотя почти вся его взрослая жизнь была поглощена фракционной борьбой, сейчас он стал выступать за то, чтобы «любой ценой» достичь единства среди социал-демократов и, более того, за примирение и сотрудничество всех сил, противостоящих царизму[571]. Этот резкий разворот свидетельствовал о смутных перспективах, стоявших перед всеми левыми партиями. Впрочем, по правде говоря, к единству не могли прийти даже политические силы, формально поддерживавшие самодержавие.
С учетом размаха массовых волнений, наблюдавшегося всего пятью годами ранее, осуществленная Столыпиным политическая демобилизация Российской империи оказалась поразительно успешной, но этот успех был достигнут в ущерб устойчивости государства. В этой связи многие наблюдатели, особенно задним числом, приписывали отсутствие в России крепкой государственности тому, что империя по самой своей природе была не способна превратиться в национальное государство. Этнические русские составляли всего 44 % 130-миллионного населения империи, а православные, хотя их насчитывалось почти 100 миллионов, были разделены на говорящих по-русски, по-украински и по-белорусски — и даже не были сосредоточены территориально. Всякой возможной националистической мобилизации в России приходилось каким-то образом учитывать существование крупных национальных меньшинств. Впрочем, сталинский режим нашел способ добиться лояльности со стороны всех многочисленных языковых групп, населявших воссозданную Российскую империю. Самой главной проблемой для Российской империи был не национальный вопрос, а самодержавие.
Последнее не сумело сплотить вокруг себя ни политические элиты, ни массы, а между тем пожар народного гнева, затоптанный Дурново и Столыпиным, вновь вспыхнул в глуши сибирских лесов в конце февраля 1912 года. Более чем в тысяче миль на северо-восток от Иркутска, на реке Лене — к названию которой восходит псевдоним, взятый Лениным во время пребывания в сибирской ссылке, — забастовали рабочие золотых приисков, протестовавшие против пятнадцати- и шестнадцатичасовых рабочих дней, скудных заработков (приправой к которым нередко служили «штрафы»), работы в залитых водой шахтах (шахтеры промокали до костей), высокого травматизма (около 700 несчастных случаев на 1000 шахтеров) и дорогого и скверного питания. Поводом к прекращению работы стали протухшие конские пенисы, которые в лавке компании выдавали за мясо. Власти отказались удовлетворять требования шахтеров и на приисках сложилась тупиковая ситуация. В апреле, на пятой неделе забастовки, прибывшие правительственные войска, находившиеся на содержании у владельцев приисков, арестовали выборных руководителей стачечного комитета (политических ссыльных, которые по иронии судьбы стремились положить конец забастовке). Но забастовщики вместо того, чтобы расходиться, решительно двинулись на выручку арестованных. Миролюбиво настроенную толпу примерно в 2500 рабочих встретила цепь из девяноста с чем-то солдат, по приказу командира открывших огонь; было убито не менее 150 рабочих и ранено более 100, причем многим, пытавшимся спастись, солдаты стреляли в спину.
Образ рабочих, отдавших свои жизни ради капиталистического золота, оказался особенно убедительным: в число британских и русских акционеров приисков входили банкирские кланы, бывший премьер-министр Сергей Витте и вдовствующая императрица. Известия о расстреле на Ленских приисках были быстро разнесены по стране газетами — затмив в России даже новость о гибели затонувшего в те же самые дни «Титаника», — и вызвали прокатившуюся по всей стране волну акций протеста, в которых 1 мая 1912 года и в последующие дни приняли участие 300 тысяч рабочих[572]. Эти массовые забастовки по большей части застали потрепанные социалистические партии врасплох. «Стрельба на Лене взломала лед молчания, и река народного гнева снова течет, — отмечал Джугашвили в газетной статье. — Лед разбит. Началось!»[573]. Охранка вторила ему, сообщая: «Такой накаленной атмосферы уже давно не наблюдалось <…> Многие говорят, что Ленский расстрел напоминает стрельбу 9 января [1905 года]» (в день Кровавого воскресенья)[574]. Консерваторы обвиняли в кровопролитии правительство, а также управляющего золотых приисков (еврея по национальности) и иностранных акционеров. Думская комиссия по расследованию событий на приисках лишь подлила масла в огонь общественного негодования благодаря красочным отчетам, составленным председателем комиссии, левым думским депутатом и юристом Александром Керенским.