Трагический секрет
В то время как правые требовали безусловного подчинения самодержцу, за закрытыми дверями некоторые из них строили фантастические планы его убийства. Они замышляли расправу с царем несмотря на то, что Алексей, сын Николая II, был еще младенцем — а по российским законам царем мог стать только 16-летний, — а большинство правых считало, что возможный регент, младший брат царя великий князь Михаил Александрович не лучше, а может быть, и хуже Николая II[575]. Однако к 1913 году, когда по империи проходили пышные торжества в честь трехсотлетия правления Романовых, хрупкая династия оставалась единственным общим фундаментом для лояльности, который допускало самодержавие. Юбилейные празднества открылись 21 февраля салютом из 21 пушки Петропавловской крепости — те же самые пушки девятью годами ранее возвестили о рождении царевича Алексея. Следующим пунктом программы было императорское шествие из Зимнего дворца в Казанский собор. При виде императора и маленького Алексея, ехавших в открытом экипаже под сенью реявших знамен, поднялся оглушительный шум, в котором потонули цокот копыт и звон колоколов. На балу, состоявшемся тем вечером в Зимнем дворце, дамы были одеты в старинные платья времен Московского царства и в кокошники — высокие головные уборы средневековой Руси. Следующим вечером в легендарном столичном Мариинском театре в пышной постановке оперы «Жизнь за царя» Михаила Глинки блистали дирижер Эдуард Направник, лирические теноры Николай Фигнер и Леонид Собинов и балерины Анна Павлова и Матильда Кшесинская (которая была любовницей Николая II в пору его ранней молодости).
Общественность откровенно старались не допускать к участию в торжествах. Более того, главной темой юбилейных мероприятий было прославление не государства, а великих государей из рода Романовых. В то же время главным средством для того, чтобы добавить династии лоска, стали громадные размеры России. В Казанском соборе — украшенном сотней с лишним символов наполеоновского государства, захваченных русскими войсками, — православные богослужения сопровождались оглашением императорского манифеста, зачитанного во всех церквях империи. «Тесные пределы Московской Руси раздвинулись, и империя Российская стала ныне в ряду первых держав мира», — провозгласил Николай II, восемнадцатый из Романовых[576]. На скорлупе юбилейного пасхального яйца, сделанного по специальному заказу в мастерских Петера Карла Фаберже, красовались двуглавые орлы и миниатюрные портреты всех восемнадцати Романовых, правивших страной, в обрамлении бриллиантов. Традиционным «сюрпризом», скрывавшимся в миниатюрном яйце, оказался вращающийся глобус, на котором границы России в 1613 году были противопоставлены границам империи, намного выросшей к 1913 году[577]. Тем не менее многие сомневались в способности дома Романовых защитить свое достояние.
После Пасхи 1913 года императорская семья посвятила две недели торжеств повторению (в обратном порядке) маршрута первого из Романовых, Михаила Федоровича, проделав путь из Москвы через российскую провинцию в Кострому, старинную вотчину Романовых, и обратно в Москву, возвращение в которую было обставлено как триумфальный въезд. Костромская икона Федоровской Богоматери, как считалось, покровительствовавшая династии Романовых, так сильно почернела, что изображение на ней было едва различимо — это было ужасным знамением[578]. Однако Николай II, которому придало храбрости это обращение к истокам трехсотлетней давности, вновь строил планы по ликвидации конституционного самодержавия путем лишения Думы законодательных прав и превращения ее в чисто совещательный орган «в соответствии с русской традицией». Впрочем, он воздерживался от этого шага, которого отчаянно желали и он сам, и многие консерваторы[579]. Более того, в обстановке культа самодержавия даже самых убежденных защитников монархии охватывало недовольство. Невзирая на пышные торжества, многие люди как из высших, так и из низших российских сословий начали сомневаться в пригодности Николая II к управлению страной. «Самодержавие есть, но нет самодержца», — еще в 1902 году сетовал в своем дневнике генерал Александр Киреев, российский придворный и мыслитель, и эти настроения на протяжении лет только ширились, расходясь по всему пруду империи подобно кругам от брошенного в воду камня[580]. Императорский гофмейстер, присутствовавший при шествии Романовых в Казанский собор, отмечал: «вид у группы был самый трагический»[581]. Необъятная Российская империя в конечном счете была семейным предприятием, а семья казалась обреченной. Дело не только в том, что Николай II, человек традиционный и консервативный, верный своему долгу, семье и религии, был свято предан «самодержавной идее», но не имел личных способностей для того, чтобы реализовать ее на практике. Даже если бы наследственный царь был способным правителем, будущее российской династии все равно находилось под угрозой[582].
575
Mintslov,
577
Суворов.
578
Сырцов.
580
Российская государственная библиотека, отдел рукописей (РГБ ОР). Ф. 126 (Киреевых-Новиковых).К. 13 (Дневник А. А. Киреева, 1900–1914). Л. 131. Через несколько лет Киреев продолжит эту тему: «Государь <…> непостоянен в такой степени, что полагаться на него невозможно». РГБ ОР. Ф. 126.К. 14. Л. 343 об. (22.12.1908) [обе цитаты приводятся в обратном переводе с англ.]. См. также: Елпатьевский.
582
Ананьич, Ганелин.