Ностальгия по царской России, сама по себе вполне понятная, все же неуместна: «конституционное самодержавие» никогда не было жизнеспособным и не могло переродиться во что-то более удачное, а развитие гражданских союзов никогда бы не смогло заменить отсутствовавшие в России либеральные политические институты или покончить с нелиберальными институтами[628]. Когда в стране одна за другой стали внезапно возникать нелегальные политические партии, первыми были созданы левые партии: Армянская революционная федерация (Дашнаки) (1890), Польская социалистическая партия (1892), Еврейский Бунд (1897), Российская социал-демократическая рабочая партия (1898), расколовшаяся на большевиков и меньшевиков (1903), Еврейская социал-демократическая рабочая партия, или «Поалей Цион» (1900), Партия социалистов-революционеров (1901). В 1905 году среди прочих на свет появились конституционные демократы, или кадеты (классические либералы), и Союз русского народа (протофашисты)[629]. Все эти организованные партии, даже антисоциалистические, внушали ужас самодержавию и непреклонность самодержавия оставила печать на каждой из них, включая и конституционалистов. Радикализация военных лет привела к дальнейшему перекосу своеобразного российского политического спектра влево, в то же время породив самые разнообразные насильственные практики. «Большевистская революция, — проницательно отмечал один исследователь, — закрепила почти вездесущие, но мимолетные практики общеевропейской катастрофы 1914–1921 годов в качестве постоянной черты советского государства». Разумеется, как добавляет этот исследователь, за этими насильственными практиками, за этим государственным строительством стояли идеи[630]. Причем идеи не какие-нибудь, а планы переустройства всей жизни сверху донизу, построения социалистического царствия небесного на Земле. В свою очередь, проводниками этих идей, заряженных трансцендентальной силой, были новые люди, вброшенные в политический пейзаж революцией — такие, как Сталин.
Для того чтобы грузин из крохотного городка Гори — через Тифлис, Чиатуру, Баку и сибирскую ссылку — поднялся хотя бы на относительные вершины власти с тем, чтобы воплощать в жизнь марксистские идеи, должен был с грохотом рухнуть весь мир. Так и случилось. Роль Сталина в этих грандиозных событиях была ничтожной. В отличие от бурных лет с 1905 по 1908 год или периода после марта 1917 года в его биографии с 1909 по начало 1917 года содержится мало примечательных моментов. Большинство авторов либо приукрашивают эти годы, изображая их более драматическими, чем они были в действительности, либо опускают их. Но этот продолжительный отрезок времени, в течение которого Сталин не делал ничего или почти ничего, имел колоссальное значение для России, да и для всего мира. С тем чтобы осмыслить роль Сталина в неожиданных и поразительных событиях 1917 года, и прежде всего с тем, чтобы разобраться во всем созданном им впоследствии режиме, необходимо описать и подробно изучить грандиозные процессы, в которых он не сыграл никакой заметной роли. Но после того, как власть оказалась в пределах досягаемости Сталина, он неустанно сражался за нее, как человек, ощущающий себя орудием судьбы, и продемонстрировал революционные таланты, оказавшиеся особенно полезными в евразийских условиях.
Современные революции — яркие события, поражающие зрелищем миллионов людей, поднявшихся с намерением взять судьбу в свои руки и возбужденных обретенным чувством солидарности и ощущением неограниченных возможностей. Но в то же время революции несут с собой картину упадка и краха, гибели старой правящей системы и неприглядного становления новой. Вне зависимости от происходящего или не происходящего на улицах, в казармах, на заводах и в полях исход революции решается в коридорах власти — в столице и провинции. Поэтому не обойтись без изучения высокой политики и повседневных мелочей, связанных с созданием институтов, а также без ознакомления с практиками и процедурами управления, образом мысли и образом жизни, стоящими за проявлениями власти. Разумеется, высокая политика формируется под воздействием социальных сил, действий и чаяний широких масс, но политику нельзя свести к социальным аспектам. Более того, хотя новый режим в бывшей Российской империи был порожден самой народной из всех известных революций, в итоге он перестал быть подотчетным народу и даже самому себе. Кульминацией революционного процесса с участием широких масс не только может становиться, но и нередко становится власть ограниченного числа людей — не потому, что революция «деградировала», или потому, что благие намерения и хорошее начало были погублены негодяями или неудачным стечением обстоятельств, а потому что на каждом шагу дает о себе знать международное положение, институты возникают из обломков старого и утробы нового, а идеи тоже играют немалую роль. Революционеры могут усматривать в диктатуре как преступление, так и бесценное орудие; в людях могут видеть как граждан, так и рабов, возможных противников или прирожденных врагов; частная собственность может восприниматься как краеугольный камень и свободы, и угнетения. Решительное, неподдельное стремление к социальной справедливости способно — в зависимости от идей, которыми руководствуются люди, и соответствующих практик — привести к институционализации самой возмутительной несправедливости. Успешная революция может обернуться трагедией. Но и трагедии порой являются великими геополитическими проектами. Русская революция оказалась неотделима от давних дилемм и новых представлений о России как о великой державе мирового уровня. И это тоже способствовало выявлению скрытых черт личности Сталина.
628
Hosking,