Сами по себе союзы не являются причиной войн; те становятся следствием расчетов и просчетов[643]. В Германии сочли, что путь к победе над Британией ведет через Россию. Подобно тому, как британским империалистам не давала покоя российская экспансия в Азии, так и германская военная верхушка оказалась зациклена на мнимой российской «угрозе» в Европе. В 1860–1914 годах российский ВВП еще сильнее отстал от немецкого: например, в 1914 году в России было выплавлено в четыре раза меньше стали, чем в Германии. Но за тот же срок российская экономика выросла вчетверо[644]. При этом немецкие специалисты по военному планированию — задача которых заключалась в подготовке к возможной войне — упирали еще и на громадное население России (около 178 миллионов человек при населении Германии в 65 миллионов человек) и на недавно анонсированную в России большую программу перевооружения, завершение которой предполагалось к 1917 году[645]. Немецкий генералитет подчеркивал необходимость не допустить, чтобы индустриализующаяся Россия вместе с другой европейской сухопутной державой — союзной России Францией — имела возможность выбрать подходящее время для нападения на Германию с двух сторон, и объявлял Россию ближнесрочной угрозой, которую следовало устранить путем превентивного удара. «Чем дольше мы будем ждать, — сетовал в мае 1914 года начальник германского Генерального штаба Хельмут фон Мольтке-младший (г. р. 1848) начальнику австрийского штаба, — тем ниже будут наши шансы на успех; невозможно соперничать с Россией в количественном отношении»[646]. Якобы в порядке самообороны Германия стремилась к столкновению со слабой Россией, пока та еще не стала непобедимой[647].
Британские просчеты имели давнюю историю. Британия обещала всему миру глобальный порядок, Pax Britannica, не имея ни желания, ни средств для его насаждения, в то время как вызывавший большую зависть британский империализм порождал империализм соперничающих наций, который, в свою очередь, заражал страхом британское геополитическое воображение. «Война стала неизбежной из-за усиления Афин и страха, который оно внушало Спарте», — писал древнегреческий историк Фукидид. Тогда, в V веке до нашей эры, столкновение между периферийными государствами, Коринфом и Керкирой, вылилось в схватку между Афинами и Спартой — схватку, которой каждая из этих держав добивалась и о которой каждая из них впоследствии пожалела. Бисмарк называл подобные решения игрой в «железные кости». В 1914 году британцы не вполне осознавали последствия соперничества, которое отчасти спровоцировали они сами. Но хотя скрытой причиной Первой мировой войны служил англо-германский антагонизм, а Россия являлась ключевым осложняющим фактором, роль детонатора сыграл не спор из-за африканских колоний, чего ожидали левые, и не только они одни, а события в Восточной Европе, в соответствии со сделанным еще в 1888 году предсказанием Бисмарка, что поводом к войне может стать «какая-нибудь ужасная глупость на Балканах»[648]. Именно здесь, по мере отступления Османской империи, друг на друга, подобно тектоническим плитам, надвигались другие большие сухопутные империи — Австро-Венгрия, Россия, Германия, — из-за чего маленькая Сербия и стала линией разлома, вызвавшей мировую войну, а на Восточном фронте — и революцию в Российской империи.
643
Литература об общих причинах войн во многих отношениях исходит из опыта Великой войны: Blainey,
646
Fischer,
647
Wohlforth, «The Perception of Power»; John C. G. Rohl, «Germany,» in Wilson,