Венский посланник, посетивший 5 июля Берлин с целью получить от Германии добро на сведение счетов с Сербией, вернулся, заручившись «всемерной поддержкой» со стороны кайзера Вильгельма II. Оставалось добиться согласия со стороны Будапешта, столицы венгерской половины империи. 23 июля, после внутренней дискуссии с венгерскими вождями (включившимся в процесс к 9 июля), а также интенсивных военных приготовлений, Вена телеграфировала в Белград ультиматум, состоявший из десяти пунктов, включая и требование о создании в Сербии совместной следственной комиссии, работу которой должны были контролировать австрийские должностные лица. Правительство Сербии с некоторыми оговорками согласилось на все требования, кроме последнего — которое означало посягательство на ее суверенитет — и еще одного. Даже сейчас у кайзера Франца-Иосифа оставалась возможность удовольствоваться достигнутым, сохранив лицо. «Едва ли гениальные, — писал великий историк Якоб Буркхардт о величайшем европейском семействе, Габсбургах, — но доброжелательные, серьезные и рассудительные; стойкие и хладнокровные в случае несчастий»[653]. Увы, все это осталось в прошлом; Вена, руководствуясь ощущением того, что монархия пребывает в состоянии едва ли не фатального упадка и что ее время истекает, 28 июля объявила войну — причем впервые в истории сделала это с помощью телеграфа[654].
Этот шаг не обязательно повлек бы за собой всеобщий конфликт. Быть ли эскалации, в первую очередь зависело от двух людей, кузенов по крови и по браку, Вилли и Ники. Вильгельм II был невысокого мнения о Николае II; в 1901 году, на похоронах королевы Виктории, он заявил британскому министру иностранных дел, что царь «годится лишь на то, чтобы жить в деревне и выращивать репу»[655]. Кайзер не имел никакого понятия о российской большой стратегии. В свою очередь, Николай II не спешил с решением, отмечая, что «война станет катастрофой для всего мира, а после того, как она разразится, ее будет трудно остановить»[656]. На протяжении первой половины 1914 года в Санкт-Петербурге и других частях империи, включая бакинские нефтяные промыслы, произошло больше стачек, чем в какой-либо другой момент после 1905 года, а в июле 1914 года рабочие держались как никогда грозно, отчасти вследствие отчаяния перед лицом репрессий. Дума, прежде чем в начале июня отправиться на летние каникулы, отказалась одобрять многие разделы государственного бюджета, в том числе не пожелав выделять средства для Министерства внутренних дел, занимавшегося внутренними репрессиями. Что же касается российской военной мощи, то союзные России Франция и Великобритания переоценивали ее, в то время как Германия и Австро-Венгрия недооценивали — но не так сильно, как сами русские[657]. Более того, Россия и Сербия даже не состояли в формальном союзе, а кузен Ники никогда бы не начал войну, руководствуясь какими-либо романтическими панславянскими бреднями[658]. Российские должностные лица советовали Сербии дать разумный ответ на австрийские требования. Тем не менее было ясно, что Россия не позволит сильной Германии унижать Сербию из-за того урона, который бы это нанесло российской репутации, особенно после того, как в 1908 году Россия не сумела предотвратить аннексию Боснии и Герцеговины Австрией[659]. Николай II был полон решимости дать отпор Австро-Венгрии, начавшей мобилизацию, не ради Сербии, а ради России.
654
Австрийское решение сурово критикуется некоторыми авторами (Taylor,
656
Lieven,
658
Сразу же после начала войны российский министр иностранных дел требовал от Сербии отказаться от территории Македонии (в пользу Болгарии): Paleologue,
659
Albertini,