Другие зарубежные коммунисты одобряли новый воинственный курс, на который свернула советская партия при Сталине. Клемент Готвальд, отвечая на утверждения о том, что Коммунистическая партия Чехословакии находится под каблуком у Москвы, бахвалился в Национальном собрании своей страны: «Мы ездим в Москву, чтобы узнать у русских большевиков, как свернуть вам шеи. (Возмущенные выкрики) А вам известно, что русские большевики — мастера в этом деле! (Сильный шум)»[105].
Передовая техника. Аресты
Ворошилов в частном письме (08.06.1929) Орджоникидзе, который находился на лечении, сообщал о своей стычке с Бухариным на заседании Политбюро. «…я потерял самообладание и выпалил в лицо Николашке — лжец, сволочь, дам в рожу и прочую чепуху, и все это при большом количестве народа, — сетовал он. — Что Бухарин дрянь человек и способен в глаза говорить подлейшие вымыслы… все же, я поступил неправильно… Бухарин после этой сцены покинул заседание П[олит]Б[юро] и не вернулся». А ведь Ворошилов вместе с большинством Политбюро только что проголосовал за то, чтобы учесть пожелания Бухарина относительно его нового места службы: это был один из редких случаев, когда Политбюро шло против Сталина[106]. Вскоре после этого Сталин заставил Политбюро пересмотреть военный аспект индустриализации, хотя всего несколько месяцев назад был формально утвержден максималистский вариант пятилетнего плана. 15 июля были изданы два секретных постановления, которые в значительной степени служили запоздалым знаком солидарности с Ворошиловым и Красной армией в их противостоянии с Рыковым, проводившим осторожную фискальную политику[107].
В первом из этих постановлений подчеркивалась давняя точка зрения, согласно которой все государства, с которыми СССР граничил на западе, необходимо было считать вероятным противником, что влекло за собой требование достижения военного паритета с ними. Кроме того, в нем содержался призыв ускорить выполнение положений пятилетнего плана, связанных с обороной (производство цветных металлов, химическая промышленность, машиностроение), посредством «заграничного технического опыта и помощи», включая «приобретение наиболее нужных опытных образцов»[108]. К концу пятилетки численность бойцов Красной армии задавалась на уровне 643 700 человек. Требовалось улучшить условия проживания солдат и не допускать среди них «кулацких настроений, антисемитизма, [и] извращенных дисциплинарных практик» (дедовщины). Во втором постановлении, касавшемся собственно военных заводов, с сожалением отмечалось, что они находятся в ведении «касты старых специалистов царского времени», многим из которых были предъявлены обвинения во «вредительстве». Ворошилов поручил штабу армии, во главе которого стоял Б. М. Шапошников, бывший царский офицер родом из оренбургских казаков, пересмотреть его экономические планы и методы руководства с целью обеспечить массовый выпуск современных самолетов, артиллерии и танков[109]. «У всех осталось прекрасное впечатление, — писал управляющий делами наркомата Ворошилову о секретных постановлениях. — Борис Мих[айлович Шапошников] так даже заявил, что от этого документа он получил большую зарядку, чем от своего лечения в Германии»[110].
К тому времени уже много лет продолжалось тайное военное сотрудничество с Германией, нарушавшее положения Версальского договора. Более 100 советских офицеров окончили курсы академии германского Генерального штаба по военному искусству. (Некоторые немецкие офицеры, включая Фридриха Паулюса, приезжали в Москву читать лекции[111].) Большая часть советского генералитета, включая Михаила Тухачевского, бывала в Германии с недолгими визитами, но некоторые обучались там долгое время, в частности Иероним Уборевич находился там на учебе с конца 1927 по начало 1929 года[112]. Этот крестьянин из Литвы (где не было крепостного права), при царе закончивший артиллерийское училище, а в 1917 году вставший на сторону большевиков, бегло говорил по-немецки, своей точностью, пунктуальностью и профессионализмом походил на офицеров германского Генерального штаба и восхищался немецкой техникой и организацией. Он стал любимцем рейхсвера, в то же время пользуясь расположением Сталина, который поставил его во главе нового управления вооружений[113]. Весь танковый парк Красной армии насчитывал не более 90 машин, по большей части еще времен Великой войны, в частности это были французские танки, захваченные у белых. За время, прошедшее после Великой войны, в сфере артиллерии происходили стремительные технические изменения, однако в августе 1929 года Сталин получил еще один убийственный доклад, в котором указывалось, что артиллерия Красной армии находится «почти на том же техническом уровне, на котором она состояла в 1917 году, если не в 1914 году», несмотря на значительные расходы[114]. В конце лета и осенью 1929 года почти все управление и инспекторат артиллерии были арестованы за вредительство. Десять человек были расстреляны; прочие «дали показания» на военспецов из числа бывших царских офицеров, служивших в других родах войск, помимо артиллерии, что предвещало новые аресты[115].
105
McDermott and Agnew,
106
Lih et al.,
107
Расплывчатые резолюции об укреплении вооруженных сил, принятые на XV съезде партии (декабрь 1927 г.) и на XVI партийной конференции (апрель 1929 г.), не имели никаких конкретных последствий. Воронецкая.
108
Кудряшов.
109
Stone,
110
Кен.
111
Горлов.
113
В 1929 г. Уборевич в обширном докладе отмечал, что четырехтысячный германский офицерский корпус «правее, много правее социал-демократии. Основная масса за твердую буржуазную диктатуру, за фашизм». Дьяков, Бушуева.
114
Зданович.
115
Тинченко.