В отпуске Сталин усердно читал газеты. Наткнувшись в «Правде» на описание речи Рыкова, с которой тот выступил в середине сентября, он разразился телеграммой Молотову, Ворошилову и Орджоникидзе, дав понять, что как минимум хочет, чтобы Рыков не председательствовал на заседаниях Политбюро. («Нельзя ли покончить с этой комедией?»[139]) Между тем Надя писала ему из Москвы (27 сентября): «Без тебя очень и очень скучно». И просила: «Словом, приезжай. Вместе будет хорошо… Целую тебя крепко, крепко». Она описывала распри в Промышленной академии, где она изучала химические красители и синтетические волокна для производства тканей. «В отношении успеваемости делают определения след[ующим] об[разом]: кулак, середняк, бедняк. Смеху и споров ежедневно масса. Словом, меня уже зачислили в правые»[140].
В своем очередном письме (от 30 сентября) Сталин ничего не ответил на эту наивную шутку на щекотливейшую (для него) тему, сообщив лишь, что вернется в Москву через неделю. 3 сентября Великобритания и СССР подписали протокол объемом в одну страницу о восстановлении дипломатических отношений, так и не уладив неразрешенные конфликты, как и настаивал Сталин[141]. Приняв решение о возвращении, он писал Молотову (6 октября): «Надо думать, что Бухарин вылетит из Политбюро»[142]. Кроме того, Сталин снова проявил свою язвительность. «Ты что-то в последнее время начинаешь меня хвалить, — писал он Наде (8 октября). — Что это значит? Хорошо или плохо?»[143]
Конвульсии
Сталин не был за границей с 1913 года. «Как хорошо бы было, если бы Вы, т. Сталин, изменив наружность, поехали на некоторое время за границу, с переводчиком настоящим, не тенденциозным, — недавно писал ему нарком иностранных дел Георгий Чичерин. — Вы бы увидели действительность»[144]. (Сталин выбрался за пределы СССР лишь в 1943 году.) Диктатор по-прежнему требовал от сотрудников разведки в первую очередь заниматься угрозами, исходящими от Англии, Франции, Германии и Японии, а также от лимитрофов — ближайших соседей СССР (Польша, Финляндия, Латвия, Литва, Эстония, Румыния). И ему докладывали о том, что он хотел услышать[145]. «Турецкий штаб… получил из Германии, Польши и Англии сведения, что война СССР с Польшей произойдет в начале 1930 года, — сообщалось в докладе от 11 октября 1929 года (Сталин подчеркнул эти слова). — Польша усиленно готовится к войне… Среди военных атташе в Москве тоже циркулируют слухи о близкой войне»[146].
Горький уже вернулся в Сорренто, и Сталин, снова находясь в Москве, возобновил с ним переписку, пользуясь дипломатической почтой. «Дела у нас идут неплохо, — отмечал он (24 октября). — Телегу двигаем; конечно, со скрипом, но двигаем вперед… Говорят, что пишете пьесу о вредителях, и Вы не прочь были бы получить материал соответствующий. Я собрал новый материал о вредителях и посылаю вам на днях… Как здоровье?»[147] Другие неотложные дела включали организацию контроля над ходом хлебозаготовок на Северном Кавказе, в Башкирии, Среднем и Нижнем Поволжье и на Украине, для чего туда следовало отправить московских функционеров[148]. Устанавливая жесткие нормы поставок хлеба, Сталин намеревался загнать крестьян в колхозы. И он, и другие руководители режима либо совершенно игнорировали вопрос о том, как быть со скотом, либо публично настаивали на его немедленном полном обобществлении. Крестьяне, вместо того чтобы передавать скот колхозам, еще с лета пытались продать его, но рынки были затоварены и цены сильно упали, и потому крестьяне в знак протеста начали массовый забой скота. Обобществленный скот нередко содержался по колени в навозе и подыхал[149]. Ситуация складывалась катастрофическая.
Вместе с тем 24 октября 1929 года фондовый рынок США сразу же после открытия торгов рухнул на 11 %. Этот «черный четверг» был отмечен лихорадочными торгами, за которыми не поспевала тикерная лента, — люди не имели представления о том, по какой цене идут ценные бумаги. Банкиры пытались остановить обвал, в массовом порядке скупая голубые фишки по завышенным ценам. Но когда рынок открылся в понедельник, он сразу же упал на 13 %. 29 октября, в «черный вторник», были зафиксированы падение на 12 % и рекордные объемы торгов (этот рекорд продержится четыре десятилетия), вследствие чего индекс Доу Джонса упал на 40 % по сравнению с пиком, достигнутым в сентябре. Этот биржевой крах разразился вслед за спекулятивным бумом, в ходе которого акции покупались при среднем соотношении цена/прибыль, составлявшем 32, что намного превышало исторические уровни, в том числе отчасти благодаря изобретению маржинальной торговли. Когда же цены упали, инвесторы оказались не в состоянии выплатить займы, которые они брали для покупки акций. Акции имелись всего лишь у одного из шести домохозяйств в США, однако биржевой крах повлек за собой банкротство предприятий, сокращение кредитования, увольнения рабочих и психологическую неуверенность. Что самое примечательное, падение цен на акции, продолжавшееся в течение недели, произошло почти одновременно на всех финансовых рынках мира, кроме Японии и, разумеется, Советского Союза, где не было фондового рынка[150].
139
Кошелева.
141
142
Кошелева.
143
Мурин.
144
Соколов.
145
Формальное требование об этом содержалось в директиве Политбюро (от 05.02.1930): Хаустов и др.
146
В донесениях о гипотетическом антисоветском блоке отмечалось недовольство их предполагаемых членов, вызванное нежеланием делиться разведданными. Хаустов и др.
147
«Мы в очень трудное время живем, — писал из Москвы Горькому (21.10.1929) советский писатель Леонид Леонов, которым тот восхищался. — Все вокруг трещит… Нам уж теперь отступления нет… Время опасное, и о многом нельзя [писать]». Семашкина, Евстигнеева.
148
Данилов и др.
149
Davies,
150
Тезисы, принятые в 1928 г. на VI конгрессе Коминтерна, предсказывали «сильнейшее обострение капиталистического кризиса», и этот прогноз, как и прогнозы землетрясений, неожиданно сбылся. Кроме того, на этом конгрессе Коминтерн впервые приветствовал делегатов из Латинской Америки, похваляясь этим «открытием Америки». Manuel,