Десант двадцатипятитысячников высадился в деревне в конце января — начале февраля 1930 года, в преддверии весеннего сева. (В Советском Союзе, как и в царской России, было два посевных сезона: весенний со сбором урожая в конце лета и осенью — на него приходилось около 60 % годового сбора зерна, преимущественно пшеницы и ячменя, и осенний со сбором урожая весной — на него приходилось около 40 % сбора — почти вся рожь и часть ячменя и пшеницы.) Там выяснилось, что развязанная режимом классовая война повлекла за собой как укрепление социальной солидарности — бедные крестьяне укрывали кулаков и помогали им, — так и готовность крестьян нажиться на экспроприации более зажиточных соседей[213]. Предполагалось, что крестьянская собственность, без всякой компенсации конфискованная от имени государства, должна была передаваться новым колхозам после погашения долгов данного домохозяйства, а ее стоимость засчитывалась в счет вступительных взносов крестьян-бедняков[214]. Однако имущество кулаков могло доставаться и активистам, занимавшихся их выселением (как и зрителям). Согласно одному докладу ОГПУ, представители «нижних эшелонов партийно-советского аппарата отбирали у членов домохозяйств кулаков и крестьян-середняков одежду и теплое белье (снимая его прямо у них с тела), „конфисковывали“ шапки с детских голов и снимали у людей с ног обувь»[215]. Излюбленным приемом были «торги»: один новый сельский партийный секретарь ухитрился приобрести дом из четырех комнат, оценивавшийся в 700 рублей, за 25 рублей[216].
ОГПУ по секрету докладывало, что некоторые добровольцы пытались насиловать сельских женщин и рвались к власти («…раз я приказываю, то ты должен делать, хоть в воду или огонь лезть, а иначе пуля в лоб»)[217]. Во многих местах царил административный хаос. Даже сознательные двадцатипятитысячники не были сведущи в управлении и агрономии, а большинство из них столкнулись на местах с материальными невзгодами и даже с вооруженным сопротивлением. «Помните, сукины дети, мы с вами посчитаемся!» — гласили записки, подбрасываемые двадцатипятитысячникам[218]. Засады, в которых сидели крестьяне с топорами и обрезами, нагоняли страх, придавая конкретность манихейской пропаганде[219]. Однако параллельно с необузданным идеализмом шла оргия конфискаций[220]. Некоторые из двадцатипятитысячников с негодованием докладывали, что на селе насаждается не артель, а коммуна в виде колхозов; другие честно писали о «нарушениях социалистической законности» (тем самым властям, которые их совершали), рискуя, что их обвинят в «попустительстве кулаку». Многие из двадцатипятитысячников лишь недавно сбежали из деревни и теперь воображали, что помогают преодолеть тьму и принести на село современную жизнь.
Суровая весна
Первые доклады ОГПУ отражали заблуждение Сталина о том, что середняки и бедняки «поворачиваются лицом к колхозу», но вскоре ОГПУ уже стало сообщать о массовом сопротивлении. («Долой коллективизацию!» «Никто здесь не получит ни толики хлеба!») В одном только марте 1930 года ОГПУ зафиксировало более 6500 спонтанных «антисоветских групповых протестов»[221]. Крестьяне не могли скоординировать свои выступления с другими регионами и не имели общих вожаков, как не имели и доступа к печати, а вооружены они были в лучшем случае охотничьими ружьями. Происходящее никак нельзя было назвать гражданской войной. Согласно подсчетам ОГПУ за тот год, из 2,5 миллиона участников крестьянских протестов большинство прибегало лишь к ненасильственному протесту, отказываясь вступать в колхозы. Тем не менее за 1930 год крестьяне убили более 1100 сельских должностных лиц и активистов. Еще одним их оружием был поджог, «красный петух», которого подпускали административным зданиям[222]. Чаще всего протестующие забивали свой собственный скот: была утрачена уже четверть поголовья скота в стране, что было даже больше, чем в годы катастрофической Гражданской войны. Почти половина этих массовых крестьянских выступлений в 1930 году приходилась на Украину — там в стратегически важных районах на границе с Польшей бунтовали все населенные пункты. Многие села выбирали лидеров и звонили в колокола, призывая подниматься на борьбу. Тысячными тиражами были напечатаны сотни листовок: «Долой советскую власть!», «Да здравствует свободная Украина!»[223]
214
О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством: постановление ЦИК и СНК от 1 февраля 1930 г. defree.ru.
215
Fainsod,
216
Hughes, «Capturing the Russian Peasantry», 99, ссылка на: ГАНО. Корпус 2. Ф. 2. Оп. 2–1. Д. 3506. Л. 2; Оп. 2. Д. 366. Л. 189–198.
217
Севостьянов и др.
218
Viola,
219
Согласно некоторым данным, лишь 50 из всех двадцатипятитысячников были убиты или тяжело ранены, хотя эта цифра слишком мала, чтобы ей можно было верить. Селунская.
221
К Сталину также поступали доклады, в которых отмечались ведущиеся среди европейских дипломатов разговоры о возможном советском нападении на слабую Румынию. Сталин писал на этих докладах: «ко мне в архив». РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 184. Л. 53–93; Хаустов и др.
222
За 1930 г. ОГПУ зафиксировало 13 754 «групповых антисоветских протеста» и 13 794 «террористических акта», включая примерно половину направленных против имущества. Однако всего 176 выступлений было квалифицировано как полноценные «мятежи» и еще 44 — как вооруженные выступления. Милиция зафиксировала около 5 тыс. случаев распространения листовок и анонимных воззваний. Эти цифры скорее всего неполные, но они свидетельствуют, что о гражданской войне речи не было. Данилов.
223
Васильев.