Прежде Молотову не приходилось работать в правительстве, но он оказался на высоте. Этот родившийся в 1890 году девятый из десяти детей в семье приказчика из Центральной России, носивший фамилию Скрябин (он не был родственником композитора и пианиста Александра Скрябина), в 1908 году еще подростком вступил в большевистскую фракцию и в 1912 году взял себе псевдоним Молотов. Бухарин в разговоре с Каменевым распинался насчет «этого тупицы Молотова, который пытается учить меня марксизму», но на самом деле Молотов учился в Петербургском политехническом институте и еще до Бухарина редактировал «Правду». Полученная Молотовым подпольная закалка и его прилежность импонировали Ленину, который называл его «товарищ каталог». Как вспоминал один из подчиненных Молотова, «все, что ему поручалось, исполнялось безупречно, вовремя и во что бы то ни стало»[387]. Другой свидетель, описывавший Молотова как человека, «в полной мере осознающего свое значение и власть», отмечал, что тот мог усердно трудиться много часов подряд и получил неформальное прозвище «Каменная задница»[388].
В последний день пленума (21 декабря) Рыков был изгнан из Политбюро, и его место в этом верховном органе власти досталось Орджоникидзе[389]. Место Молотова как главного заместителя Сталина в партии занял Каганович. Если Молотов отличался методичностью и сдержанностью, то Каганович был динамичной и броской личностью. Меньшевистский «Социалистический вестник» справедливо оценивал его как человека «весьма исключительных способностей», обладавшего прекрасной памятью на имена и лица, «весьма исключительной способностью работать с людьми», огромной работоспособностью и силой воли[390]. Каганович возглавлял оргбюро, занимавшееся кадрами и идеологией, однако по традиции, восходящей еще к Ленину, на заседаниях Политбюро отныне председательствовал Молотов как глава правительства. Молотов знал Сталина с 1912 года, а Каганович — с 1919-го[391]. «Он вообще-то всегда был лично против меня, — в старости говорил Молотов о Кагановиче. — Все уже это знали. Говорит: „Тебе легко, ты интеллигент, а я из рабочих“». И еще: «Каганович — он администратор, но грубый, поэтому не все его терпели. Не только нажим, но и немножко такое личное выпирало. Крепкий, прямолинейный. Организатор крупный и вполне хороший оратор»[392].
Ворошилов и Орджоникидзе находились со Сталиным в более тесных личных отношениях (первый знал его с 1906 года, второй — с 1907 года); Ворошилов остался во главе вооруженных сил, а Орджоникидзе Сталин назначил главой Высшего совета народного хозяйства вместо не справлявшегося со своими обязанностями верного пса Куйбышева, которого перевели в Госплан[393]. Куйбышев, прежде выражавший скептицизм в отношении безумных планов, теперь принялся ревностно выполнять их, а Орджоникидзе, резко критиковавший индустриальные кадры, стал их защитником, собрав вокруг себя способных буржуазных специалистов, даже если тем довелось сидеть в тюрьме[394]. В обширной докладной записке о состоянии промышленности, составленной в декабре 1930 года, Орджоникидзе едва ли не в духе Пятакова, бывшего председателя Госбанка и бывшего сторонника Троцкого, впоследствии ставшего заместителем Орджоникидзе, отмечал: «…деньги расходуются без всяких смет… Отчетность чрезвычайно слаба и запутана». Сталин сделал на записке лишь несколько поверхностных замечаний; теперь обо всем этом следовало беспокоиться Орджоникидзе[395].
Ни один из членов фракции Сталина не имел революционных заслуг Зиновьева и Каменева, не говоря уже о Троцком, но сталинцы были закаленными большевиками: под давлением со стороны обстоятельств они старались провести линию Сталина и решать проблемы, иногда преподнося ему решения[396]. Сталин доверялся им, уничижительно отзываясь по адресу всех прочих представителей режима, и в известной степени предоставлял им свободу действий, оставляя за собой право отменять любые их решения; они же признавали за ним это право, зная, какое бремя он взвалил на себя. Ядро режима по-прежнему было неуклюже разделено между штаб-квартирой партии на Старой площади, где находился главный кабинет Сталина, и Сенатским дворцом, где располагалось правительство и куда переехал секретный отдел сталинского аппарата, там же проходили заседания Политбюро и пленумы Центрального Комитета. Ворошилов в письме, касавшемся замены Рыкова, отмечал, что «иметь штаб и главное командование» на Старой площади можно, но «такой порядок тяжеловесен, мало гибок и… организационно не четок», добавляя, что «Ленин и в нынешней обстановке сидел бы в СНК [Совнаркоме]» в Кремле[397]. Пустующая квартира Клары Цеткин в Кремле играла роль переходной ступени на пути к окончательному переезду Сталина в Кремль, но этот переход был постепенным; Сталин по-прежнему пользовался своим кабинетом на верхнем этаже здания на Старой площади[398]. Так или иначе, как и отмечал Каганович, режим отныне пребывал там, где находился Сталин.
388
Беседовский.
389
На момент смерти Ленина в Политбюро насчитывалось семь членов и шесть кандидатов, из которых сейчас осталось только четверо: Сталин, Молотов, Калинин и Рудзутак (ставший полноправным членом). Новыми членами Политбюро помимо Орджоникидзе были Каганович, Ворошилов, Куйбышев, Киров и Косиор, новыми кандидатами в члены — Микоян, Влас Чубарь и Петровский. Все они были сторонниками Сталина.
390
Ближайшее окружение диктатора.
393
Центральную контрольную комиссию партии и рабоче-крестьянскую инспекцию Сталин доверил своему молодому протеже Андрееву. Согласно партийным правилам, председатель Центральной контрольной комиссии не мог быть членом Политбюро. Впрочем, 2 октября 1931 г. Сталин назначил Андреева наркомом путей сообщения, а Центральная контрольная комиссия досталась Рудзутаку. 4 февраля 1932 г. Андреев стал полноправным членом Политбюро вместо Рудзутака.
394
Fitzpatrick, «Ordzhonikidze’s Takeover». Троцкий тоже недооценивал
395
Орджоникидзе добавлял, что
396
Еще один пример: в декабре 1931 г. Амаяк Назаретян, первый главный помощник Сталина в партийном секретариате, предложил опубликовать впечатления иностранных рабочих, участвовавших в строительстве социализма. «Правильно. В П[полит]Б[юро]», — написал Сталин на его докладной записке. В ноябре 1932 г. на 15-ю годовщину революции была издана книга «Глазами иностранцев» объемом более 700 страниц, содержавшая свидетельства более 100 человек.
397
Квашонкин.
398
Судя по всему, личный секретариат Сталина перебрался из здания ЦК партии на Старой площади в резиденцию правительства в Кремле в начале 1930-х гг. Rosenfeldt, «‘The Consistory of the Communist Church,’» 318, сн. 31, ссылка на личное сообщение Роберта Такера. Из-за этого переезда ряд помещений ЦИК пришлось переместить из Кремля в здание универмага ГУМ на Красной площади. Квашонкин.