В 1929 году, на седьмом году пребывания в должности генерального секретаря, Сталин продолжал расширять свою личную диктатуру в рамках большевистской диктатуры, и к 1930 году он получил еще больше личной власти. Этот процесс накопления и осуществления верховной власти в тени мнимого ленинского «Завещания», требовавшего его смещения, и критики со стороны однопартийцев и сделал Сталина таким, каким мы его знаем.
Примерно тогда же, когда состоялся декабрьский пленум 1930 года, за давнюю службу в Белой армии были арестованы Иона и Александр Перепрыгины, двое из шести братьев и сестер Лидии Перепрыгиной — скандально молодой девушки-сироты, с которой Сталин долго сожительствовал в своей последней сибирской ссылке. Они обратились к Сталину «ради прежней дружбы, которую Вы питали к нам»[399]. Братья не упоминали о сыне Лидии (Александре), якобы прижитом Сталиным с Перепрыгиной и брошенном им, но вполне возможно, что Сталин был отцом одного из сыновей Перепрыгиной. («Ёсиф был веселый парень, хорошо пел и танцевал, — вспоминала Анфиса Тарасеева из деревни Курейка. — Он был охоч до девчонок, и у него тут был сын от одной из моих родственниц»)[400]. Перепрыгина, вышедшая замуж за местного рыбака, к тому моменту была многодетной вдовой; Сталин никогда не оказывал ей помощи. Предпринял ли он что-нибудь в ответ на письмо ее братьев, не известно[401]. Скучая, Сталин иногда рисовал волков, но существование в далекой заполярной деревне из восьми изб среди туземцев-эвенков, где Сталин не раз мог погибнуть, когда во время охоты или ловли рыбы в проруби налетал внезапный буран, осталось для него практически в другой жизни.
Сталин сумел переворошить необъятные евразийские просторы при помощи газетных статей, секретных циркуляров, своих уполномоченных, партийной дисциплины, нескольких пленумов, партийного съезда, ОГПУ и внутренних войск, крупных иностранных индустриальных компаний и зарубежных покупателей советского сырья, десятков тысяч добровольцев из рядов городских рабочих и горстки высокопоставленных функционеров из Политбюро, а также мечты о новом мире. Троцкий видел в нем приспособленца и циника, представителя классовых интересов бюрократии, человека, не имеющего убеждений. После изгнания Рыкова из Политбюро Троцкий в своем «Бюллетене оппозиции» даже утверждал: «Как разгром левой оппозиции на 15-ом съезде [в 1927 г.]… предшествовал левому повороту… так неизбежному повороту направо должен предшествовать организационный разгром правой оппозиции»[402]. Другие эмигранты были прозорливее. «…на пути новой крестьянской политики Сталин… действует логично, — еще 12 февраля 1929 года в письме к другому эмигранту отмечал, имея в виду коллективизацию, Борис Бахметев, бывший посол Временного правительства в Вашингтоне, затем профессор гражданского строительства в Колумбийском университете, — если бы я был последовательным коммунистом, я бы делал то же самое». Не менее проницательно он добавлял: «Сталин умеет приспособляться и в отличие от других большевистских политиков обладает тактическими дарованиями; но мне кажется ошибочным думать, что он — оппортунист и что для него коммунизм лишь название»[403].
Советское государство в не меньшей степени, чем царский режим, стремилось контролировать поставки хлеба с целью финансировать импорт оборудования, необходимый, чтобы выжить в международной системе, но Сталин по идеологическим причинам избегал «капиталистического пути». Он намеревался насаждать в стране антикапиталистический модерн. Бесконечное чрезвычайное правление, без которого было не построить социализм, позволяло ему выпустить на волю и своих внутренних демонов. Гонения Сталина на его друга Бухарина в 1929–1930 годах выявили в нем новые глубины злобы и жалости к самому себе[404]. В то же время умелая политическая нейтрализация Бухарина, Томского и Рыкова потребовала от него значительных усилий[405]. У правых имелась альтернативная программа, которая вне зависимости от того, давала ли она возможность построить социализм, пользовалась поддержкой. Более того, поразительно, каким влиянием правое крыло партии на самом деле обладало в Политбюро, и поразительно, что Сталин все-таки разгромил их[406]. Они были неспособны сравняться с ним в интриганстве и к тому же обезоружены собственной неприязнью к раскольничеству: в условиях массовых крестьянских мятежей, предсказанных самим Рыковым, правые воздерживались от слишком публичных нападок на партийную линию[407]. Помимо тактики правых связывала партийная структура и практика: они не имели иной возможности использовать глубокое разочарование в армии и ОГПУ кроме организации заговоров, даже когда еще были членами Политбюро. Рыкова уважали, но он зажимал армейский бюджет и потому не имел друзей среди военных, а также в отличие от Сталина никак не отличился на фронтах Гражданской войны[408].
400
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 667 [цит. в обратном переводе с англ.]. См. также: Колесник.
401
Илизаров.
403
В другом частном письме, уже в марте 1930 г., Бахметев предсказывал и последствия (сельскохозяйственная катастрофа, крупномасштабный голод). Кроме того, Бахметев понимал, что Сталин сумеет подчинить деревню государству, какие бы жертвы и экономические издержки для этого ни потребовались («с точки зрения политических задач коммунистической власти эти обстоятельства второстепенны»). Он заключал: «Режим, который сложится при таких обстоятельствах, можно сравнивать лишь с военной оккупацией страны вооруженным внешним врагом». Будницкий.
404
Впоследствии Троцкий записывал в дневнике, что еще в 1926 г. Каменев предупреждал его, что его жизнь находится в опасности и что Зиновьев говорил ему: «Вы думаете, что Сталин не обсуждал вопроса о вашем физическом устранении?» В тот момент Троцкий не зафиксировал эти разговоры, якобы имевшие место, и ни Каменев, ни Зиновьев публично никогда не говорили ничего подобного. Троцкий.
405
На этот момент справедливо указывает Хлевнюк, но он не уточняет, был ли возможен иной исход борьбы.
406
Микоян.
407
Томский признавал на XVI съезде партии: «…всякая оппозиция, всякая борьба против линии партии, в обстановке диктатуры пролетариата… неизбежно встретит отклик за стенами партии. И независимо от того, какова платформа оппозиции… она явится организующим началом для третьей силы, для врагов диктатуры пролетариата». Рыков заявлял делегатам: «…всякое использование трудностей для критики генеральной линии партии по существу включает в себя призыв опереться на мелкобуржуазные элементы против социалистических элементов деревни».
408
Cohen,