Сталин умело выставлял себя воплощением народной воли и исторической необходимости, но его громкий политический триумф 1929–1930 годов продемонстрировал его определенную зависимость, причем не только от хороших урожаев. Его власть опиралась на Менжинского и Ягоду, руководивших работой советской тайной полиции и не находившихся с ним в тесных личных отношениях, хотя и готовых демонстрировать свою лояльность, — но мог ли Сталин быть в них уверен? Не зря же он продвигал Евдокимова. Что еще более принципиально, власть Сталина опиралась всего на четырех членов Политбюро: Молотова, Кагановича, Орджоникидзе и Ворошилова. Первые двое, похоже, не были склонны ни к малейшим колебаниям. Но можно ли было сказать такое об Орджоникидзе и Ворошилове? Если бы две эти авторитетные фигуры из Политбюро в своих действиях исходили из осознания опасного хаоса, порожденного «великим переломом» Сталина, и согласились бы с вполне обоснованной критикой, с которой выступали сталинский протеже Сырцов и протеже Орджоникидзе Ломинадзе, то они могли бы свалить Сталина. Разумеется, тогда бы встал вопрос: кем его заменить? Судя по всему, никто из фракции Сталина не считал себя ровней диктатору. И все же, что если бы они передумали? Что если бы возникли новые осложнения, но на этот раз на выручку Сталину не пришли бы ни капиталисты, торгующие передовыми технологиями, ни погода, способная обеспечить щедрый урожай?
Глава 2. Апокалипсис
С помощью обмана, клеветы и одурачивания партийных лиц, с помощью невероятных насилий и террора, под флагом борьбы за чистоту принципов большевизма и единства партии, опираясь на централизованный мощный партийный аппарат, Сталин за последние пять лет отсек и устранил от руководства все самые лучшие, подлинно большевистские кадры партии, установил в ВКП(б) и всей стране свою личную диктатуру, порвал с ленинизмом, стал на путь самого необузданного авантюризма и дикого личного произвола и поставил Советский Союз на край пропасти.
Осенью 1930 года Япония пышно отмечала 25-летие победы в Русско-японской войне, воздавая почести адмиралу Того (еще не отошедшему от дел) и прочим «богам войны»; на сцене театра кабуки было воспроизведено взятие Порт-Артура. «Как отец, я рад, что двое моих сыновей погибли за императора», — объявлял в этой пьесе некий генерал, вызывая бурные аплодисменты[410]. Той же осенью, как только был собран неожиданно хороший урожай, Сталин возобновил повальную насильственную коллективизацию и депортацию кулаков[411]. Прошедший в декабре 1930 года пленум Центрального Комитета утвердил его экстремистский курс, постановив в течение года достичь 80-процентного охвата коллективизацией в главных хлебных регионах (Украина, Северный Кавказ, Нижнее и Среднее Поволжье) и 50-процентного охвата в регионах следующего уровня (Центрально-Черноземный район, Сибирь, Урал, степная Украина, Казахстан)[412]. Когда Восточная Сибирь начала выражать недовольство, Сталин заявил, что 50 % — это «минимальная цель»[413]. Кроме того, пленум также формально высказался за выполнение пятилетки в четыре года (к концу 1932 года), в то же время указав, что в 1931 году ожидается самый амбициозный индустриальный рывок: рост ВВП на 35 % и рост промышленного производства на 45 %[414]. С подачи Сталина индустриализация подавалась как классовая борьба, революционный отпор усилившемуся наступлению чуждых элементов, и этот подход отвечал каким-то глубинным чаяниям[415]. Правда, некоторые современники указывали на очевидную фальшь вездесущих лозунгов режима, но прочие наблюдатели, включая американского журналиста Юджина Лайонса, отмечали: «эти ребята — гении рекламы»[416].
409
Старков.
410
Bix,
411
25 июля 1930 г. Политбюро постановило к концу сентября 1931 г. довести коллективизацию до уровня 65–70 % в главных хлебных районах, 35–40 % в прочих регионах, но всего до 15–20 % в регионах, где не хватало хлеба. Власти существенно подняли налоги на индивидуальные семейные хозяйства и ограничили размер наделов, которыми они могли владеть. Кроме того, должностные лица производили незаконную конфискацию семенного зерна, инвентаря и прочего имущества «на благо коллективов». Многие крестьяне просто бросали свои наделы и шли наниматься на крупные стройки. Davies and Wheatcroft,
412
413
Ивницкий.
414
415
Kuromiya,
416
Лайонс был особенно впечатлен такими лаконичными лозунгами, как «Пять за четыре», под которым имелось в виду досрочное выполнение пятилетнего плана; он отмечал, что все моментально понимали его смысл, и объявлял его «таким же действенным, как наш слоган „Четыре из пяти“ для зубной пасты». Lyons,