Несмотря на сильное напряжение, в котором жил Сталин, он редко разражался вспышками гнева, хотя 5 августа 1931 года на заседании Политбюро он яростно обрушился на товарища с Кавказа, не снявшего тюбетейку[492]. На следующий день — судя по всему, последний перед отъездом из Москвы — он собрал импровизированную «комиссию» Политбюро с целью составить партийный циркуляр о событиях в ОГПУ. В нем объяснялось, что уволенные оперработники «вели внутри ОГПУ совершенно нетерпимую групповую борьбу против руководства ОГПУ», распуская слухи о том, что «дело о вредительстве в военном ведомстве является „дутым“ делом»[493]. Истинная подоплека событий стала темой для новых слухов[494]. Ягода с одобрения Сталина распространял свой собственный секретный циркуляр, в котором признавал, что отдельные оперработники вынуждали «обвиняемых давать ложные показания», но отрицал обвинения в систематической фальсификации дел как клевету со стороны «наших классовых и политических врагов»[495].
На отдыхе
Летом 1931 года Ворошилов более двух месяцев путешествовал по стране, останавливаясь в Хабаровске, Владивостоке, Благовещенске, Улан-Удэ, Чите, Иркутске, Новосибирске, Челябинске и Магнитогорске и сообщая Сталину, что эти разъезды были очень полезны. «Ты прав, что мы не всегда учитываем громадное значение личных поездок и личного знакомства с людьми, с делами, — отвечал Сталин. — Мы бы много выиграли (а дело особенно выиграло бы), если бы почаще объезжали места и знакомились с людьми на работе». Однако диктатор не собирался следовать собственному совету, выбираясь из Москвы только в Сочи: «Я все крепился и не хотел уезжать в отпуск, но потом сдал (устал очень)»[496].
Сталин в полной мере воспользовался отпуском на юге: он писал Енукидзе, что провел десять дней в Цхалтубо, на западе Грузии, в 20 милях от Кутаиси, где он когда-то сидел в царской тюрьме. Радоново-карбонатные источники Цхалтубо славились естественной температурой от 33 до 35 градусов Цельсия. «Принял 20 ванн, — сообщал Сталин. — Вода там замечательная»[497]. Однако фельдъегеря доставляли ошеломляющее количество деловой корреспонденции: доклады ОГПУ об агрессивном поведении Японии, донесения о затруднениях с топливом, валютных расходах, лесном деле, цветной металлургии, протоколы заседаний Политбюро[498]. Функционеры нередко пребывали в бездействии в ожидании его ответа. Переписка Сталина представляла собой средоточие того, что в обычных обстоятельствах можно было бы назвать политическим процессом. Он сам выбирал, какие сообщения ему читать (а какие — не читать), и его предпочтения и привычки сильнейшим образом сказывались на работе государства. Обычно Сталин отправлялся в отпуск во время сбора урожая и часто интересовался ходом хлебозаготовок, в то же время слабо вникая в проблемы растениеводства и животноводства[499]. Московская переписка Сталина тоже была весьма обширной. За шесть месяцев, предшествовавших августу 1931 года, аппарат обработал 13 тысяч адресованных ему личных писем, регистрируя личность, социальное происхождение и род занятий каждого отправителя и составляя резюме всех писем, большинство из которых было отправлено в архив, некоторые переданы в госучреждения с целью принятия мер, а 314 доставлены Сталину[500]. Как правило, его помощники передавали ему письма от его вероятных прежних знакомых (просивших о материальной помощи или посредством связей с ним старавшихся повысить свой статус), те, в которых шла речь о марксистско-ленинской теории, а также письма, в которых предлагались различные изобретения (так, ему передали письмо из Египта с аннотацией: «Не внушающее особого доверия предложение по изобретению „лучей смерти“»)[501]. Письма другого рода содержали обвинения должностных лиц в злоупотреблениях. Сталин обычно пересылал эту отфильтрованную корреспонденцию соответствующим функционерам и ждал ответа. (В мае 1931 года один юный пионер написал, что местные аппаратчики благодаря вмешательству Сталина наконец-то достали для него обувь, дав ему возможность ходить в школу[502].) «Вы сейчас всемогущий, — утверждалось в одном письме, — от Вашего слова зависит не только жизнь, но и свобода человека»[503].
492
Этот инцидент с участием Арташеса Халатянца, известного как Артем Халатов, родившегося в Баку (в 1894 г.) этнического армянина, который с 1927 г. был директором государственного издательства, известен в пересказе Ивана Гронского, в то время редактора «Известий». Гронский.
493
Хаустов и др.
494
Свою версию о внутренней борьбе в ОГПУ приводит Шрейдер: Шрейдер.
495
Ягода завершал циркуляр такими словами: «Нет ни одного пятна на славном знамени ОГПУ. Впереди еще многие годы борьбы и славных побед. Сплотим же еще теснее наши чекистские ряды!» Хаустов и др.
496
Квашонкин.
497
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 728. Л. 29. См. также: Валединский.
500
Списки писем, которые предлагались вниманию Сталина, имеются лишь за конец 1930 г. и январь — июль 1931 г.; до 1945 г. в нашем распоряжении больше не имеется подобных списков. Khlevniuk, «Letters to Stalin», ссылка на: РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 849–882.
501
Функционеры предоставляли самому Сталину решать, действительно ли отправители были его знакомыми и стоит ли обращать внимание на предлагаемые изобретения. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 861. Л. 100.
502
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 856. Л. 138. Сталин иногда отвечал на пришедшие к нему письма в печати, если считал, что данный вопрос имеет общественную значимость. Сталин. Ответ товарищам колхозникам.